Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

Самое известное творение его поваров — чудесный паштет. В него намешали печень редких морских рыб, фазаньи и павлиньи мозги, язычки певчих птиц, молоки мурен и угрей и все это запекли на немилосердно большом серебряном блюде. Блюдо было такого размера, что не входило ни в одну плиту, поэтому — как сообщает Плиний — под открытым небом была сооружена специальная жаровня, в ней и запекали паштет. Император остался доволен шедевром, и это было отмечено тем, что серебряному блюду он сам придумал название — «щит Минервы Градодержицы».

Не зная в чревоугодии меры, он не знал в нем ни поры, ни приличия — даже при жертвоприношении, даже в дороге не мог он удержаться: «тут же, у алтаря хватал он и поедал чуть ли не из огня куски мяса и лепешки, а по придорожным харчевням не брезговал и тамошней продымленной снедью, будь то хотя бы вчерашние объедки» (Светоний). Даже когда легионы его главного противника Веспасиана приблизились к Риму, он обжирался, наблюдая из своего дворца уличные бои и пожар храма Юпитера на Капитолийском холме. Когда же стало очевидно приближение конца, он попробовал бежать в сопровождении двух своих приближенных — повара и придворного пекаря. Воины победителя Веспасиана схватили его, накинули петлю на шею, руки связали за спиной и, избивая и издеваясь, прогнали вдоль всей виа Сакра, а народ забрасывал грязью и навозом вчерашнего бога. Потом он был заколот и сброшен в Тибр.

Телосложения он был могучего, огромность его размеров подчеркивало отвратительно толстое брюхо. Лицо покрывали коричневые пятна — следствие немыслимого количества выпитого вина.

В культе безмерного чревоугодия у него оказался последователь — Домициан. Ему посвящена сатира Ювенала «Rhombus» (камбала).

Невиданных размеров морская рыбина попала в сети рыбака. Счастливчик что есть духу помчался в Рим, чтобы принести редкую добычу в подарок императору. А если бы не принес, то у него все равно бы отняли ее, объяснив, что рыбина из императорских садков уплыла в море.

Домициан ужасно обрадовался подношению. Но радость сменилась серьезной озабоченностью: как приготовить эту тварь достойно цезаря? В обычную духовку морской гигант не помещался. Разрубить на куски? К такому святотатству Душа не лежала. Принять решение сам, в одиночку, он не осмелился, тогда — как это было принято при решении важных государственных вопросов — срочно созвал сенат.

Можно себе представить, в каком душевном состоянии пошли в императорский дворец оторванные от работы или поднятые ото сна государственные мужи. Как знать, чего хочет от них неистовый цезарь: только ли совета, либо и головы тоже. Как пишет Ювенал[81]

На их счастье выяснилось, что речь идет только о рыбе. Только и это оказалось трудным вопросом, вздохнули члены сената с облегчением, когда слова попросил Монтан, гурман и чревоугодник, который был известен тем, что по вкусу устриц мог установить, в каком море они пойманы. Его предложение, наверняка исходившее из идеи щита Минервы, было таково: запекать целиком. А поскольку у поваров нет судка подходящего размера, надо разыскать самых умелых гончаров Рима, чтобы они немедленно изготовили и обожгли обливной судок по длине и толщине рыбины. Vicit digna viro sentencia. Победило мужа достойного мнение.

Последние строки Ювенала подходят почти ко всем безумным цезарям. В их времена ремесло палача стало одним из самых доходных.

У самого Домициана был свой особый каприз: предшествующая казни лицемерная любезность. Один из его любимцев попал под подозрение, и этого было достаточно, чтобы назначить казнь. Но в день перед казнью он был намного более милостив к нему, чем обычно, — усадил рядом в носилках, что было уже великой честью. Фаворит просто распух от удовольствия, а милостивый хозяин смеялся про себя: как будет тот на другое утро удивлен, когда палачи постучатся к нему в дверь. Однажды он очень разозлился на одного сборщика по-датей, но ни за что на свете не дал бы ему почувствовать этого. Более того, позвал его к себе в спальню, усадил на край постели, даже позволил несколько блюд со своего стола отнести домой. И в то время как осчастливленный заранее наслаждался вкусом императорских блюд, Домициан тоже наслаждался сознанием завтрашнего сюрприза, когда бедолага увидит крест и ему сообщат, что по приказу императора его сейчас распнут на нем.

Впрочем, если развить сравнение Грегоровиуса с яйцом, выпиваемым в один глоток, то можно сказать, что поступки и симпатии безумных цезарей были похожи, словно одно яйцо на другое. Дикая жестокость, сумасбродные траты денег, цирковые и гладиаторские бои, чревоугодие, безудержный разврат. Например, Коммод (Луций Элий Аврелий, 161–192; император 180–192), — о котором я не пишу только потому, что не могу сообщить ничего нового о его безумствах, — содержал в своем дворце триста девушек и триста юношей для своих утех.

Даже в кончине императоров поражает сходство: ни один из них не умер естественной смертью.

О конце Калигулы и Вителлия мы уже говорили, из Тиберия вышибли душу горшком; Нерон был вынужден сам перерезать себе горло; Клавдия отравили; Коммода — по подстрекательству его же любовницы — задушили.

Когда же память об этих безумных цезарях стала бледнеть, на шею Риму посадили дурака, безумства которого превосходили все прежние.

Но об этом отдельный разговор.

Элагабал

Придется начать с императора Септимия Севера (146–211, император 193–211), который достойно правил Римом, естественно, пока его не убили. Полагают, что убийцей стал его собственный сын Каракалла (188–217; император 211–217).

Каракалла пока что мог царствовать только наполовину, ему приходилось делить трон с младшим братом Гетой. Однажды во время семейного разговора, на котором, кроме него, присутствовали только мать и брат Гета, он положил конец двойному правлению. Выхватил кинжал, напал на брата и, хотя тот побежал спасаться к матери, беспощадно поразил его. Кровь брызнула на платье матери[83].