Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

Наконец он взобрался еще на одну ступеньку, ведущую к полноте власти. Королевский приказ: за сим граф Струэнзе непосредственно начальствует над всеми ведомствами, его распоряжениям королевская подпись не требуется.

Струэнзе граф?

Да.

Вездесущий фаворит не удовольствовался обладанием реальной властью, потребовав для себя ее внешние атрибуты, чтобы поднять ее авторитет в феодальном обществе. Сказал королю, и тот сейчас же назначил его министром и сделал графом. Новый граф нарисовал на дверцах кареты герб и корону с девятью ветвями и теперь мог появляться на придворных балах в парадной одежде, полагающейся вельможе высокого ранга.

Но, быть может, у этого стремления к высокому рангу была еще и тайная причина? А не желал ли он даже во внешнем блеске приблизиться к самой блестящей женщине двора?

Красота королевы Каролины к этому времени расцвела пышно. Она уже не была принцессой-Золушкой. Благодаря попечению Струэнзе она превратилась в поистине первую женщину и первую красавицу Дании. Ей открылись тайные пружины государственного правления, она могла участвовать в обсуждении важных государственных вопросов, она вдыхала пряный аромат поклонения.

Полоумный король подписывал все, что перед ним ни клали, и был абсолютно доволен новой ситуацией. Ведь к нему приставили графа Брандта, друга Струэнзе, в качестве главного придворного увеселителя. Брандт обеспечивал короля развлечениями, соответствующими слабости его рассудка, с другой стороны, не позволял приближаться к нему господам из старой клики.

Таким образом, королеву Каролину и графа Струэнзе в полном блеске освещало солнце власти. Однако вскоре появились признаки наступающего солнечного затмения..

За королеву принялись языки придворных сплетников. Консервативная знать и без того фыркала по поводу поведения англичанки, но особенно ее возмутило, когда Каролина в мужском костюме и в мужском седле прогарцевала по улицам Копенгагена.

Потом случились роды у королевы, и новорожденную девочку принимала не повитуха, а двое мужчин: Струэнзе и ассистировавший ему еще один врач.

Сплетня не довольствовалась ужасами по поводу нарушения приличий таким родовспоможением, нет, она мерзко выплюнула: Струэнзе познал тайны тела королевы не только у постели роженицы…

Над министром, обладавшим почти неограниченной властью, небеса тоже начали темнеть. Как я уже упоминал, манеры у него были грубые, да он вовсе и не старался возбудить симпатию к себе. Вольно или невольно порой он обижал даже своих друзей. Не знал логики мышления датчан, даже языка их не понимал. Его преобразования сталкивались с интересами то одной, то другой группы. Наиболее жестко он обошелся с аристократией; и вскоре в Дании уже не было ни одного знатного семейства, которое не кипело бы ненавистью к нему.

Постепенно у него не осталось при дворе ни одного по-настоящему преданного человека. Но он не обращал на это внимания, полагая, что ему никто не может повредить, потому что король у него в руках. Конституция Дании настолько раздула авторитет короля, что даже одурей тот совсем, все равно все склонялись бы перед ним в верноподданническом смирении.

До времени непримиримые понапрасну выпускали пар, понапрасну шептались, ворчали там и сям, напрасно в салоне вдовствующей королевы Юлианны знатные вельможи потрясали сжатыми кулаками: недоставало твердой руки, которая не только в беспомощном гневе вонзала бы ногти в сжатые ладони, но была бы способна и крепко держать оружие.

Наконец и она появилась.

Перед королевой Юлианной предстал полковник по имени Келлер — богатырского сложения, прямой, невоздержанный на язык солдафон. Без обиняков сразу же перешел к делу: графа Струэнзе ненавидит смертельно из-за какой-то нанесенной ему обиды, на все готов, располагайте нм по своему усмотрению.

Итак, кулак нашелся.

И нашлась этому кулаку пара в обличье полковника Айх-штедта. Этого довольно ограниченного солдата увлек мираж политиканства, и после недолгих уговоров со стороны королевы Юлианны он встал в ряды заговорщиков.

Но кулакам требовалась еще и голова. Выбор Юлианны пал на графа Рантцау, до того времени верного сторонника Струэнзе, а теперь по какой-то личной причине его противника. К нему подключился и Оде Гульдберг, в то время еще преподаватель академии, домашний учитель сына Юлианны, герцога Фридриха, позднее ставший точно таким же полновластным правителем Дании, каким был до него Струэнзе.

1772 год, январь 17. На Копенгаген опустилась тьма зимней ночи. Только в королевском дворце окна были ярко освещены; тысячи свечей язычками пламени рассекали тьму.

Во дворце был бал.

В то время в моду вошел танец аллеманда. Под мягкую музыку пары, двигаясь одна за другой, покачиваясь и скользя в такт, продвигались то вперед, то, сменив руки, назад. В старинных хрониках об этом танце писали, что именно вот эта игра сплетающихся, потом на повороте расплетающихся, а потом снова сплетающихся рук делала аллеманду чрезвычайно грациозным танцем.

Рука королевы Каролины покоилась на руке герцога Фридриха, сына королевы Юлианны, за ними шла в танце сама Юлианна с графом Струэнзе. Дружеские улыбки, дружеское расположение к министру излучала вдовствующая государыня в этот вечер, на этом бале масок лицемерия и коварства.

В самом деле, кому могло прийти в голову, глядя на переплетенные руки, что звенья арестантских цепей сплетаются похожим образом?

Внизу в караульном помещении собрались офицеры полковника Келлера…

Подозревали — что-то готовится, но полковник не торопился отдавать приказы.

К часу ночи музыка умолкла, гости стали разъезжаться, загасили свечи в люстрах. Все отправились на покой.

Три часа утра.

По коридору, ведущему в апартаменты короля, крадутся четыре фигуры, приближаясь к спальне: Юлианна, Фридрих, Рантцау и Гульдберг. Один со свечой в подсвечнике, другой с бумагами подмышкой. Подделанным ключом пробуют открыть дверь спальни, но замок не поддается. Растолкали спящего камердинера, тот с испугу послушно отдает высочайшим посетителям свой ключ. Они врываются в комнату.

Король просыпается на шум и свет, выскакивает из кровати. Рантцау заранее припасенной ложью до смерти пугает его:

— Народ восстал! Хочет ворваться во дворец, караул уже не в состоянии их удерживать. Люди требуют отстранить от дел Струэнзе и удалить королеву!

Король с тяжелой головой, от неожиданности он вообще не понимает, чего от него хотят. Рантцау кричит:

— Речь идет о жизни и смерти! Народу надо уступить!

С этим кладет перед ним готовые бумаги: приказы об аресте Струэнзе и королевы.

Той же самой рукой судьба свергла Струэнзе с высот власти, которой в свое время туда и вознесла. Слабый, безвольный король и на сей раз уступил давившей на него сильной воле. Ему сунули в руку перо, и он чиркнул свое имя под приказами об аресте.