Прошлое - Алан Паулс

Нет, разумеется, Римини этого не понимал. Он вообще в то время мало что понимал и мало что воспринимал. Ему не было дела до того, горит или погашен свет в комнате, одет он сам или раздет, находится в помещении один — или рядом с ним есть еще кто-то. Сам того не заметив, он достиг состояния полного самозабвения, которого буддистские монахи-отшельники добиваются годами, если не десятилетиями медитации, и ради того, чтобы посмотреть на этих избранных, поклонники восточной философии готовы платить большие деньги — за перелет и экскурсию к древним монастырям. Римини почти перестал выходить на улицу; внешний мир — в частности, отраженный в телевидении, газетах и радио — перестал для него существовать, превратившись в смутные воспоминания, словно имплантированные в его полупустое сознание. Под «внешним миром» Римини теперь понимал тот набор предметов и явлений, с которыми имел дело, не выходя из квартиры: прежде всего, одежда, в которой он проводил дни и ночи, — отцовская футболка, штаны от полосатой пижамы и пара старых шерстяных носков — из дырок торчали отросшие ногти больших пальцев; один-два выключателя, к помощи которых он все-таки время от времени прибегал для того, чтобы осветить комнату, где в тот момент находился; вода — то количество, которое необходимо ровным счетом для питья, но никак не для гигиенических процедур; минимум продуктов — сосиски, растворимое картофельное пюре, яичница да ментоловый шоколад: десятки коробок в кухонном шкафу и сотни плоских пакетиков из фольги, по расположению которых в квартире отец мог безошибочно проследить траекторию движения Римини за целый день, — перемещаясь, тот оставлял за собой россыпь этих конвертиков; вечно разложенный диван-кровать, на котором Римини проводил практически все время; простыни и одеяла; подушка, которую он обнимал по ночам… Даже письмо Софии, которое доказывало, что вокруг была какая-то жизнь — вмещавшая и потерянный им мир с дорогими ему существами, и сам этот листочек из школьной тетради, — было для него чем-то более внутренним, чем его собственные мысли, чем привкус во рту и урчание, которое издавал его голодный желудок. Внутренний мир Римини не то чтобы неожиданно сузился, но и нельзя сказать, чтобы стал богаче; дело заключалось в том, что сам Римини в то время был неким внутренним миром. Впрочем, вовсе не было очевидно, что этот мир был его.

Отец Римини нашел, как ему казалось, единственно возможное средство, с помощью которого можно было вывести сына из этого состояния. Он полагал, что тому требуется срочная инъекция внешнего мира, сильная, но точно рассчитанная — любая ошибка в дозировке или интенсивности лечения могла оказаться роковой; Римини был практически беззащитен, и столкнуть его с внешним миром лицом к лицу без контроля было равносильно тому, чтобы оставить младенца-альбиноса на солнце в жаркий летний полдень. В этом отношении план, включавший в себя переезд в Уругвай, казался отцу Римини просто идеальным. Он решил, что выставит свою квартиру на продажу; Римини останется жить в ней и будет показывать ее потенциальным покупателям — отец же тем временем начнет подыскивать себе подходящее жилье в Монтевидео. Две сделки требовалось синхронизировать, причем проводить их предстояло на двух разных рынках, несомненно имевших много различий как в оформлении документов, так и в конъюнктуре оценки объектов недвижимости; в любом случае процесс должен был затянуться как минимум месяца на два — этого, как казалось отцу Римини, будет достаточно для того, чтобы его сын, вынужденный взаимодействовать с потенциальными покупателями, стал восстанавливать контакт с внешним миром. Потенциальные клиенты были в этом смысле просто идеальными посредниками: чужие незнакомые люди, с которыми нужно просто вежливо пообщаться, передать им информацию, и все — никаких обязательств. Таким образом Римини должен был получать в гомеопатических дозах живительное излучение извне, которое в любой другой дозировке его бы убило. Отец не собирался выставлять Римини на улицу, но и не желал поддерживать сына в его стремлении замкнуться в себе окончательно; он полагал, что за пару месяцев Римини окрепнет и придет в сносную форму, то есть по крайней мере сможет подыскать себе какую-нибудь работу, — и тогда, с отцовской финансовой помощью, ради чего отец готов был умерить свои запросы к недвижимости в Монтевидео, он смог бы вернуться к самостоятельному существованию, арендуя какое-нибудь скромное жилище.

В день, когда уезжал отец, Римини встал пораньше, принял душ, почистил зубы, оделся, заправил постель, приготовил завтрак. Потом разбудил отца, помог ему дособирать чемодан и поехал провожать его в порт. Сам отец был в восторге от происходящего: лекарство начало действовать сразу после назначения — еще до первого приема. Поднявшись на борт парома, он посмотрел в иллюминатор и увидел стоявшего на пирсе сына — тот поднял руку на уровень лица, словно давая какую-то торжественную клятву, да так и застыл. Отец никак не мог понять, смотрит Римини на него или же его взгляд устремлен в какую-то точку на горизонте; чтобы проверить это, он попытался пересесть на другое место, на несколько рядов назад, но толпа пассажиров уже не дала ему вернуться в заднюю часть салона. Вскоре паром отошел от пристани, а Римини так и остался стоять на причале с поднятой рукой. Лишь его ладонь механически, как у куклы, двигалась вправо-влево. Было одиннадцать утра. Паром уходил все дальше к горизонту; провожающие разошлись с причала; Римини вернулся в бар, где они с отцом пили кофе перед прощанием, и сел за тот же столик. Он взял оставшуюся стоять на столе пустую чашку из-под кофе и стал крутить ее перед собой, всякий раз радуясь как ребенок, когда перед его глазами появлялся логотип итальянской фирмы-производителя. В половине десятого вечера вежливый официант осторожно прикоснулся пальцами к его плечу и сообщил, что бар закрывается. Чашка, у которой, должно быть, голова уже шла кругом, застыла на месте, но Римини далеко не сразу выпустил из пальцев фарфоровую ручку. Поняв, что происходит и сколько сейчас времени, Римини отдернул руку так, словно чашка вдруг мгновенно раскалилась докрасна. Он встал из-за стола, огляделся, сунул руки в карманы комбинезона и вышел на улицу.

Обратную дорогу он проделал пешком. Прошагать сорок кварталов было для него делом не новым. Впрочем, в его состоянии задача выглядела куда сложнее обычного. Траектория движения определялась двумя факторами: точным расчетом, основанным на знании кратчайшего пути из точки А в точку Б, и случайностью: Римини знал, в каком направлении двигаться, понимал, куда именно хочет прийти, и даже мог прикинуть, где лучше срезать угол, чтобы быстрее оказаться дома, — но на каждом шагу его подстерегали отвлекающие, сбивающие с толку события, предметы и люди, и противостоять этим искушениям было выше его сил. Он шел по проспекту вдоль набережной. Проспект был ярко освещен, но прохожих в этот вечерний час почти не было. Римини надолго задержался уже на ближайшей автозаправке: сначала он внимательно наблюдал за тем, как худенький, казалось, сгибающийся даже под тяжестью собственной фирменной кепки парнишка-заправщик заливает бензин в бак наглухо тонированного — словно бронированного — фургончика, содрогавшегося в такт безумной музыке, которая доносилась из его чрева; затем Римини долго неподвижно стоял у одной из колонок, наблюдая за тем, как в круглосуточном кафе при заправке сидящие друг напротив друга мужчина и женщина по очереди зачитывают вслух что-то из лежащих перед ними журналов. Он бы простоял так и дольше, не просигналь ему мотоциклист, которому захотелось заправиться. Римини возобновил свой путь в сторону дома, но уже через несколько перекрестков вновь остановился — больше чем на час; все это время он провел на автовокзале Ретиро. Римини заглянул во все открытые магазинчики, задержался у каждого из газетных киосков и побывал в трех разных барах — он ничего не заказывал, а просто садился в уголке и во все глаза следил за тем, что происходило на экранах подвешенных у стен телевизоров, естественно, не обращая никакого внимания на то, что передачи шли без звука, под игравшую из колонок музыку, не связанную с изображением. В первом баре он посмотрел научно-популярную программу о разрушительных торнадо, во втором понаблюдал за викториной, а в третьем ему продемонстрировали все прелести круиза по островам какого-то греческого архипелага. Еще час он провел у платформы пригородных электричек, обходя один за другим все прилавки небольшого привокзального рынка. Сам он молчал — говорили продавцы: они выкрикивали цены, обещали умопомрачительные скидки, вынимали из-под прилавка «только для него» какой-то особо ценный товар, включали бытовую электротехнику и демонстрировали, как она работает, — один раз в качестве полигона был использован рукав комбинезона Римини. Римини в ответ лишь улыбался, кивал головой и шел к следующему прилавку с портативными радиоприемниками, электрическими зубными щетками, разноцветными ручками и зонтиками. Минут на двадцать его задержала какая-то пьяная драка: разбитые бутылки, крики, падения и — в качестве дополнения — несчастный пес, который метался между дерущимися, не в силах ни остановить побоище, ни заставить себя принять чью-либо сторону. Впрочем, по мере того как Римини отдалялся от припортовых районов, развлечений становилось все меньше. В каком-то квартале он попал в веселую и живописную процессию — судя по всему, здесь праздновали юбилей некоего уважаемого местного жителя; процессию сопровождал не оркестр, а небольшой хор, исполнявший песню за песней под мелодичный аккомпанемент нескольких колокольчиков. Затем Римини несколько минут простоял на тротуаре, подсматривая за обнаженной женщиной в окне второго этажа в доме напротив — видны ему были, впрочем, лишь ее голова и плечи. Заметив двух совсем молоденьких девушек — почти подростков, — нажимавших подряд все кнопки на домофоне, он вернулся на несколько шагов назад, не сводя с них глаз. Понаблюдал он и за каким-то лысым, очень потным мужчиной, который, нахмурившись, внимательно изучал чек, выданный ему платежным терминалом. Мимо него по улице проехала «скорая помощь», из ресторана вышла какая-то шумная компания, над дверью автомастерской ветер трепал надувную куклу. В общем, дома Римини был в третьем часу ночи. Свет он включать не стал и на ощупь пробрался к своему лежбищу. Несмотря на то что отец, уезжая, несколько раз повторил сыну, чтобы тот чувствовал себя как дома и спал на нормальной кровати, Римини на этот раз предпочел уже привычный диван в гостиной, на который завалился, не раздеваясь и едва удосужившись сбросить с ног нерасшнурованные ботинки. И тотчас же провалился в сон.