Прошлое - Алан Паулс

Римини зевнул, и ему в нос ударил запах, исходивший у него изо рта. Дойди до него такая вонь из пасти другого человека — он непроизвольно отвернулся бы и постарался бы держаться от него подальше. Отметив это, Римини решил, что будет лучше, если во время беседы с адвокатом он будет стараться дышать в сторону. Кроме того, он подумал, что если сесть подальше от собеседника, то тот, возможно, не заметит его неопрятности. Как ни странно, эта мысль его несколько успокоила. Так бывает с актерами, которые никак не могут понять, почувствовать героя, которого им предстоит сыграть, и вдруг обнаруживают ключевую деталь — походку, манеру держать сигарету или бокал или еще какую-то мелочь, — и вокруг нее начинает выстраиваться полный психологический образ, с мотивациями, предысторией, системой ценностей и прочими значимыми характеристиками личности. Чтобы не потерять этот спокойный настрой и придать себе еще больше уверенности, Римини с преувеличенным интересом погрузился в созерцание журнала, посвященного гольфу; надолго его не хватило, и он поспешил поменять журнал на другой — темой этого издания было поло; открыв его на центральном развороте, Римини увидел фотографию шести конских морд с нависшими над ними физиономиями всадников, собравшихся полукругом вокруг кубка, полученного за победу на чемпионате 1999 года. В эту минуту в дверном проеме появилась секретарша — она смотрела на Римини так, словно именно он, именно этот неопрятный посетитель был для нее единственным препятствием на пути к полному счастью, насколько, конечно, счастье вообще возможно в столь несовершенном мире.

Римини провели в комнату для совещаний — это было просторное помещение с большим овальным столом и с одной-единственной и потому привлекающей к себе внимание картиной на стене. Картина изображала сцену охоты: выгнувшиеся в прыжке борзые, юный всадник, трубящий в рог, две наездницы-амазонки в бриджах и жокейских шапочках, несущиеся за добычей по пятам. На заднем плане застыла зеленая листва, небо было затянуто тучами, а на горизонте вырисовывался силуэт старинного замка — непропорционального с точки зрения перспективы, но зато выписанного со множеством мелких деталей. Посмотрев на картину, Римини тотчас же задумался над тем, почему художник не изобразил жертву; он поискал хотя бы хвост убегающей лисы и вдруг понял: вся эта охота, гонка, преследование — все это было организовано для того, чтобы догнать и схватить не лису, а его самого. Прямо на него неслись кони, прямо ему в глотку были готовы вцепиться борзые, за ним, и только за ним, гнались прекрасные охотницы. Еще мгновение — и скакуны затопчут его копытами, а ружья, казавшиеся издали почти игрушечными, вонзят в него заряды огненной дроби. Римини вздрогнул и перевел взгляд на сидевшего во главе стола хозяина кабинета. Адвокат Эстебекорена, стена за спиной которого представляла собой одно огромное окно с видом на реку, говорил о чем-то по телефону с человеком по имени Фико. Римини заметил, что секретарша не закрыла за собой дверь; он решил воспользоваться паузой, чтобы исправить эту оплошность, но тут Эстебекорена поднял руку, давая Римини понять, что ему следует оставаться на месте, — разговор по телефону он при этом прервать не удосужился. Римини расценил такое поведение как прозрачный намек на то, что встреча надолго не затянется. Тем временем Эстебекорена повернулся в кресле и, наклонившись, стал рыться в портфеле; он понизил голос, видимо, перейдя к каким-то личным темам, а потом рассмеялся. Римини отодвинул от стола один из стульев — самый дальний от того края, где сидел хозяин кабинета. В ту же секунду Эстебекорена, разогнувшись, протестующе замахал рукой. Ловким движением он перебросил через стол несколько листков бумаги, которые легли один на другой ровной стопочкой буквально в сантиметре от левой руки Римини. Прикрыв трубку ладонью, адвокат выразительно посмотрел на бумаги и сказал: «Не будем терять времени. Прочитайте и подпишите, на этом и попрощаемся — вам даже присаживаться нет смысла». С этими словами адвокат вернулся к прерванному телефонному разговору. Насколько понял Римини, он всячески отстаивал достоинство мячиков для гольфа компании «Вильсон»; Фико, судя по всему, отдавал предпочтение «Слазенггеру»; Римини узнал, что этот разговор был начат в предыдущие выходные на поле для гольфа с девятью лунками. Он стоял над документами, не в силах понять смысл написанного в бумагах, и лишь твердил про себя, как заклинание: «Мне предлагают подписать эти бумаги. Прежде чем подписывать, нужно их прочитать. Если я не согласен с тем, что в них написано, я должен опротестовать…» Он постарался сосредоточиться и начал читать текст внимательно. Примерно на десятой строчке — сразу после формального представления сторон — он увидел имя Кармен, а еще строчкой ниже — свое. В ту же секунду ему вдруг стало абсолютно ясно, что больше никогда и нигде они не окажутся так близко друг к другу, как в этом документе. Буквы вдруг затуманились и поплыли у него перед глазами — как будто были написаны не чернилами, а тонкими струйками дыма. Чтобы скрыть волнение и отчаяние, Римини наклонил голову и оперся обеими руками о стол, сделав вид, что внимательно изучает содержание документов. Голос адвоката все время лез ему в уши — не то чтобы мешая, но явно и не помогая толком сосредоточиться. «А, значит, вы все-таки решили прочитать», — услышал он. Это был не вопрос, а несколько удивленная констатация факта. Римини посмотрел прямо на него — и ровным счетом ничего не разглядел: на фоне яркого неба, против света вырисовывался лишь контур головы Эстебекорены, но не его лицо. «Повисишь секундочку?» — обратился адвокат к своему телефонному собеседнику. Затем, вновь прикрыв трубку ладонью, он все так же официально, бесстрастно, может быть чуть более доверительно, сообщил Римини: «Чтобы сэкономить время нам обоим, я могу коротко изложить основное содержание этих документов. Итак, подписав данные бумаги, вы подтвердите взятые на себя следующие обязательства: первое… — он отогнул большой палец, — не приближаться к моей клиентке ближе чем на пятьдесят метров; второе — не приближаться к ребенку моей клиентки ближе чем на пятьдесят метров; третье — вы отказываетесь от каких бы то ни было претензий на любую собственность (как всю вместе, так и на каждый из предметов по отдельности), которой владели вплоть до сегодняшнего дня совместно с моей клиенткой; и четвертое — вы обязуетесь выплачивать моей клиентке алименты, сумма которых будет равняться трем месячным прожиточным минимумам семьи, при том условии, что ребенку моей клиентки не потребуется какое-либо специальное дорогостоящее лечение вследствие перенесенной им моральной травмы в период незаконного лишения свободы и общения с матерью; в этом случае все расходы на лечение вы обязуетесь оплачивать от начала до конца. Вот, собственно говоря, и все, если, конечно, вы это подпишете. Я же, со своей стороны, совершенно искренне советую вам подписать данные бумаги. Sorry, старик. — Последние слова относились уже к телефонному собеседнику адвоката. — На чем я остановился? Ах да. Ушам своим не верю — неужели ты до сих пор цепляешься за это старье? Думаешь, шершавость и волосатость — это хорошо? Перестань. На дворе почти двухтысячный год, а твоими мохнатыми шариками не играют уже со времен Арнольда Палмера!»

Клиентка? Ребенок клиентки? Недавно он видел, как они плачут, обнимал их, целовал, смотрел, как они засыпают в темноте… Римини стал искать в карманах ручку — если не ручку, то хотя бы какой-то пишущий предмет; при этом он продолжал рассеянно глядеть в текст мирового соглашения, словно надеясь найти в нем зацепку, которая помогла бы ему собраться с силами и предъявить веские доводы против выставленных ему условий. Ему, например, не нравилось само слово «соглашение»… В одном из карманов он нашел грязный, полный чернил колпачок от шариковой ручки — самой ручки, естественно, там не было и следа; кроме того, он нащупал билет на метро, перепачканный горчицей с одного из двух бутербродов, которыми он позавтракал с полчаса назад, и ламинированная карточка гостя, которую администратор на входе в бизнес-центр выдал ему в обмен на удостоверение личности. Что ж, трофеи оказались скромнее, чем Римини ожидал, но он стал выкладывать свою добычу на стол торжественно и одновременно устало, словно эти три предмета, один из которых ему даже не принадлежал, лишь открывали обширную коллекцию, помещавшуюся в его карманах. Эстебекорена сообразил, что безупречно чистому столу и ковролину в его кабинете грозит серьезная опасность — весь в чернилах колпачок. Адвокат сунул руку во внутренний карман пиджака и выудил оттуда ручку цвета спелой сливы — из тех, что стоят как минимум семьдесят пять песо, и явно не грубую тайваньскую подделку, — на такие ручки, выставленные в витринах на улице Флорида, Римини порой засматривался, как на бриллианты; адвокат аккуратно нажал на кнопку ручки и, приведя ее в рабочее состояние, не глядя отправил по широкой дуге к другому краю стола — с той же меткостью, с которой он ранее проделал это с документами. И Римини… Римини молча подписал все бумаги, одну за другой. Адвокат дирижировал процессом — его указательный палец взмывал в воздух и опускался: первая страница, вторая, третья. Когда Римини подписал последний лист — к этому времени возвышенное отчаяние в нем успело смениться утомленностью от многократного повторения одного и того же действия, — Эстебекорена, который, как казалось, был готов общаться с Римини одними лишь жестами, выразительно помахал рукой, подзывая клиента к себе. Римини сделал шаг в его сторону, но был остановлен очередным взмахом руки и перстом, указующим на бумаги. Римини вернулся, собрал документы и протянул адвокату; тот удостоверился, что Римини расписался на каждой странице — при этом Эстебекорена ни на секунду не оторвался от увлекательнейшей беседы на тему того, как удобно постоянно иметь в своем распоряжении помощника, который носит за тобой клюшки, — одного такого, обученного и понятливого молодого человека, он специально выписал себе из гольф-клуба Мар-дель-Плата; все так же, не глядя на Римини, адвокат протянул ему руку; тот, словно загипнотизированный, пожал ее, и Эстебекорена тотчас же выразительно помахал ладонью в воздухе, со всей определенностью давая клиенту понять, что пора уходить. Римини механически развернулся и направился в сторону двери; на полпути он остановился и посмотрел на адвоката; тот в ответ изумленно уставился на него и даже на секунду замолчал. «Письмо», — сказал Римини, для верности указывая на портфель, из которого адвокат несколько минут назад достал текст соглашения. Эстебекорена снова прикрыл телефон ладонью и переспросил: «Прошу прощения?» — «Письмо от Софии. Я хочу прочесть его». — «Не понимаю зачем». — «Я хочу прочесть его. Оно адресовано мне и формально является моей собственностью». — «Формально, сеньор, это письмо является уликой, приобщенной к делу. И если бы мы все же начали против вас судебный процесс — от чего, несмотря на все мои уговоры и советы, отказалась моя клиентка, — полагаю, оно в немалой степени осложнило бы ваше положение». Римини стоял не шелохнувшись. «Это сейчас неважно. Все равно это письмо — мое. И у меня есть право его прочитать». Эстебекорена испустил тяжелый вздох и закатил светло-голубые, почти прозрачные глаза. «Извини, старик, я буквально на минуточку», — сказал он в трубку и открыл портфель. Потом выложил квадратный лист бумаги, вырванный из блокнота со спиральной скрепкой. «Очень любезно с вашей стороны», — сказал Римини. «Когда дочитаете, оставьте на столе, — сказал Эстебекорена и развернулся вместе с креслом лицом к огромному окну и спиной к посетителю. — Да и, когда будете уходить, не забудьте закрыть за собой дверь».