Прошлое - Алан Паулс

Она плакала, не закрывая глаз — глядя прямо перед собой, гордо выпрямившись на сиденье и расправив плечи. В эти минуты она напоминала приговоренную к смертной казни, которая отказалась принять помилование верховных властей. Римини понимал, что ни утешений, ни ласк, ни уговоров Софии сейчас не нужно — ей не нужно было даже того безумного, чудовищного удовлетворения, ради которого они вскладчину заплатили за комнату в гостинице, чтобы ею не воспользоваться. В этих слезах не было ни умысла, ни расчета, ни желания соблазнить Римини. Впервые он столкнулся с чистым желанием — в нем не было ничего плотского. Она хотела получить свою жизнь назад, ничего больше она не требовала. Это выбило Римини из колеи. Ему стало плохо. Он почувствовал, что его вот-вот вытошнит. Наклонившись к таксисту, он спросил, нет ли у того сигареты. София мгновенно перестала плакать и решительно вмешалась. «Нет-нет, ни в коем случае, — заявила она. — Даже не вздумай. Не обращайте на него внимания. Ему нельзя курить». — «А у меня все равно нету, — улыбаясь, ответил таксист. — Два года, как бросил». Римини задыхался. Чтобы впустить в салон хоть немного свежего воздуха, он опустил боковое окно. Не успел он пару раз вдохнуть полной грудью, как Лусио вдруг напрягся, застучал по сиденью ножками и секунду спустя издал долгий, протяжный и пронзительный вой. Выл он не разжимая зубов, словно пытаясь перекусить терзавшую его боль. Римини приподнял его перед собой, взяв под мышки, и увидел, что малыш трет кулачком один глаз. Таксист включил свет в салоне, и София, посмотрев на Лусио, сказала: «Наверное, из форточки что-то попало». Римини присмотрелся: Лусио был бледным, а под глазами расплылись две большие серые тени. «Он просто смертельно устал, — сказал Римини. — Вот и капризничает». — «Может быть, соску ему дать?» — «Я ее как раз и ищу», — сказал он, раздражаясь из-за того, что Софии это простое решение пришло в голову раньше, чем ему. Неожиданно Римини почувствовал на лице десяток огненных борозд — это Лусио изо всех сил вцепился ручонками ему в щеки, и в кожу вонзились крохотные ноготки. «Лусио, не надо, ну что ты делаешь», — как мог спокойнее попросил его Римини, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Он нащупал карман коляски, сунул в него руку, но соски не обнаружил, — зато теперь вся его ладонь с обеих сторон была перемазана остатками мороженого и покрыта слоем крошек. Римини стал копаться в карманах, и к рукам прилипло еще больше ниточек, волосинок и прочего мусора; София тем временем прошлась пальцами по голубому шнурку, висевшему на шее Лусио, и нащупала соску — она болталась как раз между кроликом и белочкой, изображенными на слюнявчике. Римини недоверчиво посмотрел на Софию: ему вдруг показалось само собой разумеющимся, что все это она затеяла специально для того, чтобы что-то доказать ему, и притянул к себе Лусио, чтобы дать ему соску. «Подожди», — сказала София и, взяв соску двумя пальцами, сунула ее себе в рот. Лусио, удивленный таким поворотом событий, даже забыл о том, что нужно продолжать плакать; тщательно облизав и обсосав соску, София вынула ее изо рта, повертела перед Лусио, и тот без всяких возражений открыл рот. «Можно?» — спросила София и, не дожидаясь ответа, взяла Лусио себе на руки. Римини только кивнул головой. Пристыженный, он отвел взгляд, и тут его взгляд уткнулся в витрину киоска на очередном перекрестке. «Остановитесь», — сказал он. Таксист удивленно посмотрел на него в зеркало. «Я говорю, остановитесь здесь», — почти прокричал Римини. «Подержи его», — сказал он Софии. Лусио, судя по всему, не имел ничего против того, чтобы посидеть на руках у папиной знакомой; он смотрел на нее не спуская глаз, как смотрят на божество. «Привет, Лусио», — сказала София. Лусио с серьезным видом вынул изо рта соску и предложил ей. София отрицательно покачала головой, сунула соску обратно в рот малышу и, грустно улыбаясь, посмотрела на Римини. «Что скажешь? — спросила она, позируя с Лусио на руках, как перед объективом фотоаппарата. — Идет мне?» Римини не стал отвечать и, молча выйдя из машины, пересек улицу, словно не замечая визга тормозов и раздраженных сигналов проезжающих машин. Дойдя до киоска, он сунул руку в карман, чтобы убедиться в том, что деньги на месте, и стал перебирать в памяти многочисленные названия сигаретных марок: эти курила его мать, когда ему было, наверное, лет тринадцать, — Римини вспомнил, как он порой специально караулил подходящий момент, чтобы подать ей сигарету и протянуть зажженную зажигалку; вот эти курил отец — импортные и загадочные: рекламные плакаты этой марки обещали покупателям экзотические пляжи, яхты, живописные фьорды и много других удовольствий — по всей видимости, в качестве компенсации за нанесенный здоровью вред; вот эти сигареты из темного, почти черного табака стали первым осознанным курительным выбором юного Римини: во-первых, французское происхождение наделяло их флером романтизма и загадочности, а во-вторых, он был уверен в том, что именно с темными сигаретами юноша смотрится как нельзя более мужественно; на эти — легкие и светлые — он перешел чуть позднее: сначала якобы для того, чтобы «отдохнуть», как тогда говорили, от обжигающе крепкого дыма черных, а затем — из подсознательного, иррационального чувства соперничества с героем «Жильца». Это был один из немногих фильмов, за исключением «Рокко и его братьев», которые Римини вместе с Софией посмотрели не меньше пяти-шести раз; он и сейчас помнил, как герой Полански всякий раз просил эти сигареты, заходя в бар напротив своего дома в Париже — этой столице черного табака. Одна табачная марка сменяла другую, и Римини вдруг почувствовал, что вся его жизнь укладывается в список названий сигарет; он и сейчас задумался над выбором, придав ему слишком большое значение — словно от этого выбора зависела его дальнейшая жизнь. Наконец он решился и, наклонившись к окошечку, попросил пачку «Мальборо» и спички; едва произнеся это слово, впервые за годы, он задрожал от нетерпения, а его легкие наполнились приятным щекотанием — как будто он уже успел затянуться ароматным дымом. Продавец — невероятных габаритов толстяк, восседавший на вращающемся стуле в центре киоска и заполнявший собой все его пространство, отчего казалось, что прилавки со стеллажами — это продолжение его огромного тела, беспомощно развел руками. «Сигарет нет, — сказал он. — Дистрибьюторы объявили забастовку, а все, что было, у меня уже раскупили». Римини улыбнулся. Секунду-другую он сохранял полное спокойствие, уверенный в том, что продавец вот-вот подмигнет ему и, убедившись, что шутка оценена по достоинству, протянет покупателю вожделенную пачку. Затем он опасливо обвел взглядом витрины и убедился в том, что сигаретные полки действительно пусты. Все еще не веря в происходящее, Римини развернулся и шагнул из-под козырька киоска на влажные от мелкого дождика плиты тротуара; его нога скользнула по гладкой поверхности, и Римини пришлось приложить усилие, чтобы сохранить равновесие и не упасть. Он увидел мордашку и ладошки Лусио — точь-в-точь переводные картинки, нанесенные на окно машины изнутри. Римини вдруг предположил, что Лусио может испугаться за него, и решил, что нужно как-то сгладить свою неловкость; удерживая равновесие, он широко раскинул руки и теперь решил, что вполне логично будет изобразить идущий на посадку самолет; не опуская рук, он чуть наклонился вперед и, издав негромкое жужжание, лег на возвратный курс… Римини так и остался стоять под дождем, с разведенными в стороны руками-крыльями, и даже некоторое время продолжал гудеть, глядя вслед медленно отъезжающему такси. Он отказывался верить в то, что происходит, до той самой секунды, когда машина, чадя и дребезжа, скрылась за поворотом.