Крио - Марина Москвина

«Закон чудесного подвластен любому человеку, который понял, что сущность творения – это свет».

А между тем цель, которой задалась Стеша, могла ей оказаться не по плечу, поэтому время от времени она пускалась в сомнительные авантюры, пытаясь призвать на помощь Вселенную.

– Вселенная-то вихрится, – говорила моя неусыпная мать, ночами внимавшая тонким вибрациям звезд и планет. – Проснусь и слышу, как ее крылья трепещут возле меня. Она, конечно, старается это делать бесшумно, но, если держать ухо востро…

Иными словами, Стеше нужен был Указывающий путь от поворота к повороту, и в ней забрезжила надежда, что Вергилием в этом царстве теней вполне мог бы стать приятель нашего Геры – Белокопытов Симон Михайлович, фронтовик, военный корреспондент, кавалер ордена Красной Звезды, в прошлом собкор «Правды» в Австрии. Потом он отовсюду полетел и стал вести аристократически-бездомный образ жизни.

– Дорогой друг! Не найдется ли у вас взаимообразно двадцать рублей?

Все думают, что на рюмочку. А Симон Михайлович:

– Нет, я сейчас вызову такси…

Друзьям он никогда не возвращал деньги. Зато у него был личный ростовщик – Лукьянин, который давал взаймы под проценты. У Лукьянина можно всегда одолжить – но: берешь сто, отдаешь сто тридцать. Белокопытов звал его Гнус.

За непритязательный обед, четвертинку и квартирную плату Симон Михайлович оказывал интеллектуальную поддержку своим именитым и встроенным в социум друзьям, когда дело касалось их научных докладов, статей, брошюр и диссертаций.

– Я подредактирую! – он говорил.

Что означало собрать корпус материалов, выстроить, прокомментировать – все компетентно, квалифицированно, но очень ортодоксально.

При этом он был абсолютно независтливым человеком. Он знал, что он – БЕЛОКОПЫТОВ. Это всё. Его не заботил завтрашний день. Новый день – новая ситуация.

Если он рассчитывал на тебя, говорил Гера, и у него связаны с тобой надежды на еду и выпивку, а ты не смог прийти, он не ругался, ничего. Только заметит мимоходом:

– А я вас очень ждал вчера. Ну – не получилось, давайте сегодня.

Правда, он мог позвонить в четыре утра и сказать как ни в чем не бывало:

– Дорогой друг! Как дела?

– А вы не могли позвонить в другое время? – с ним все были на «вы». – Сейчас четыре часа утра.

– Разве? – удивлялся Белокопытов.

Ему было все равно. Он жил без часов.

Как-то Герман отвез его в Валентиновку на побывку.

– Магуа, – сказал Белокопытов, – мне будет неловко милую Ангелину Корнелиусовну беспокоить насчет рюмочки… – и стал ей колоть дрова.

Друзья по очереди оказывали ему гостеприимство, он так красиво выражался, посвящал женщинам стихи, сначала все были очарованы его эрудицией, а потом жены ворчали – опять привел…

Поэтому каждый старался ему предоставить кров, когда жена в отъезде. Тогда он писал им красивые письма:

«Стешинька – прелесть!

Пишу в первый и последний раз на вашей машинке, которую усиленно рекомендую Вам от канальи держать на расстоянии. Здесь, т. е. в вашей республике, все в порядке, кроме того, что кретин меня замучил. Вчера он смотрел всего лишь два матча хоккейных и один баскетбольный. Он непрестанно читает всем мораль с непревзойденным апломбом, который Вам хорошо знаком. Я со своей стороны проявляю бдительность; впрочем, при мне к нему, как ни странно, не было ни одного дамского звонка!

Обязательно известите о своем приезде заблаговременно, дабы я мог смыться, не беспокоя Вас.

Привет, ура! и спасибо за «укроповку»!»

Село Дьяково располагалось неподалеку от нас в Коломенском, на другой стороне оврага, две, а может быть, одна улица деревянных изб, окруженных вишневыми садами, огородами, заросшими сорняками. Преобладали, конечно, брошенные хозяйства, но встречались дома крепкие с крепкими же хозяевами, которые по инерции продолжали крестьянскую жизнь среди новостроек. Дымящиеся печные трубы, коньки на крышах, синие резные наличники, салазки, колодец со скрипучим воротом, тяжелые ведра с колодезной водой покачиваются на коромыслах чуть не в сердцевине мегаполиса.

Обитатели Дьяковского городища люди экстравагантные, даже где-то казусные, выброшенные на обочину городского прогресса, никто не знал, что у них на уме, власти их старались не замечать, чтоб не заразиться вирусом безразличия, не подхватить недуг самобытности.

Симон Михайлович поселился в бревенчатом домике у некоего Серафима, была договоренность платить за месяц вперед. Сначала Белокопытов так и делал, потом месяц в месяц, потом стал отставать и вообще прекратил, так как «почтеннейший Серафим» нашел в нем собутыльника, друга, с ним было не так одиноко в его отшельничестве, – рядом изба пустовала, напротив жила глухая бабка. А Михалыч, особенно после рюмки, был разговорчив и знал много чего, к тому же имел нестандартный взгляд на мироустройство.

Белокопытов, обосновавшись в Дьякове, стал походить на местного, носил синие лыжные штаны с начесом, изрядно растянутые, закрепленные деревянной прищепкой у пояса, разлапистые меховые тапки и две рубашки, одну он заправлял в штаны, а другую держал навыпуск, придавая ей статус куртки.

В свободное время он перебирал свои записи, пожелтевшие от длительного хранения, то вытаскивая из чемодана, то пряча, иногда делая какие-то пометки на полях рукописей. На деревянном столе, покрытом клеенкой, стояла пишущая машинка «Эрика» немецкого производства, сделанная в Дрездене, которую он приобрел в бытность корреспондентом «Правды», получив на нее спецразрешение – последнее звено, которое связывало Белокопытова с его прошлым блистающим миром.

Он ухаживал за ней как за женой, даже как за любовницей, смазывал детали, сдувал пыль, на ночь аккуратно запирал в футляр и засовывал под кровать. А утром обязательно доставал из-под высокой панцирной кровати, протирал стол от мокрых пятен чая, смахивал крошки хлеба, скорлупу яйца, ставил машинку на середину, заправлял чистый лист бумаги в каретку, брал наугад тетрадь из чемоданчика и начинал перепечатывать что-то из давних рукописей. Иногда «Эрика» так и стояла с чистым листом до вечера, пока Симон Михайлович не вытаскивал лист и не защелкивал на замочек футляр.

Вот Стеша и надумала его мобилизовать, тем более что бездомный Белокопытов какое-то время жил у Стожаровых в Кратове и вечерами, распивая с Макаром чекушку, играл с ним в шахматы.

Что ж, Симон Михайлович изъявил готовность к партнерству, но предупредил, чтобы «милая Стешинька», принимая плоды его трудов, не забывала прихватывать с собой «скромную рюмочку» и вкупе с ней банку рыбных консервов – кильку в томате, бычков или камбалу.

Встречаясь, она обменивала натуральный продукт на листок с неведомым текстом, который читала с волнением дома при свете настольной лампы.

«Дорогая Стеша, вам не надо и напоминать мне о том, что является одной из задач моей жизни, чтобы я написал о Макаре Макаровиче Стожарове. Однако все это требует спокойствия, точности, элементарных условий, которыми я пока не располагаю…