Каждый второй уик-энд - Эбигейл Джонсон

– Я начинаю осознавать, что злюсь даже на маму. Я старался сдерживаться, понимая, что она настолько сломлена, что если я позволю себе злиться на нее, в конце концов возненавижу себя еще больше, но все равно злюсь. Злюсь, что она отпустила моего отца. Злюсь, что она не позволяет нам всем вместе горевать о Греге. Злюсь, что из-за нее мы не можем вспоминать разные истории, связанные с ним. Мы обречены помнить его только по событиям той страшной ночи. Я думал, что если буду злиться только на отца, мне не придется злиться на нее, но я так же застрял, как и она, и…

Наконец он взглянул на меня с тем же напряженным выражением на лице.

– Я больше не хочу так жить. Я не хочу увязнуть в этом. Я не хочу злиться, даже на своего отца.

Я не понимала всего, что он пытался выразить, но если он говорил, что хочет избавиться от своего гнева, меня это только радовало, о чем я ему и сказала, когда потянулась к его руке.

– Джо. – Он улыбнулся, наблюдая за тем, как переплетаются наши пальцы. – Как ты можешь ни о чем не догадываться?

Адам одним движением брови мог поставить кого угодно в дурацкое положение, но только не сейчас. Он был не снисходителен, а, наоборот, терпелив со мной, осторожно пытаясь показать мне то, что скрывал в течение долгого времени. Мое сердце больно билось о ребра, так и норовя вырваться наружу.

– В тот день, когда мы впервые сфотографировались для моей мамы, ты посоветовала мне не принимать это близко к сердцу, если я не смогу сделать ее счастливой.

– Я не помню. – Я ненавидела себя за то, что мой голос дрожал.

– Но именно этим я и занимался. Не только принимая все близко к сердцу, но и возлагая ответственность за это на всех остальных. Поэтому злился все больше и больше, а моя семья не становилась лучше. Я не говорю, что моя злость – причина того, что мы не вместе, но отчасти из-за нее мы остаемся разобщенными. Если бы я пытался с самого начала… тогда, может быть… не знаю. – Он сделал глубокий вдох. – Я знаю, что это не вина моего отца. Это не вина моей мамы или Джереми, Я знаю, что это не моя вина. Она всех и ничья, и я понял это благодаря тебе.

Мое сердце так зашлось, что я чуть не грохнулась с нашего насеста. Я попыталась высвободить руку, но Адам крепко держал меня:

– Ты заставила меня снова захотеть быть счастливым.

Слезы хлынули к моим глазам, так что пришлось зажмуриться, но он продолжал говорить:

– Ты заставила меня захотеть попробовать, когда я только и делал, что обвинял всех остальных. Ты этого не делаешь, и я не думаю, что когда-нибудь дошла бы до такого. Ты гораздо храбрее меня, и я думаю, что… нет, я знаю, что лю…

– Адам! – Мое сердце уже не столько пыталось вырваться, сколько разбиться всмятку. Ребра ныли, словно раздробленные, и я не доверяла себе настолько, чтобы открыть глаза. Я не могла позволить ему сказать то, что, как мне казалось, он собирался сказать. Испуганное, отчаявшееся существо в моей грудной клетке просто билось в истерике.

– Я скажу тебе это рано или поздно, но если ты не готова к этому сегодня…

Я снова открыла глаза, и мое сердце сжалось от облегчения. Он пожал плечами.

– Этого – что ты здесь, со мной – сейчас вполне достаточно.

Я чувствовала себя разбитой и опустошенной, и мое сердце перешло на дрожащий, робкий стук – усталое, но готовое вновь пуститься галопом, если его подхлестнуть.

– Ты здесь в мой день рождения? – Он улыбнулся. – Это лучший подарок, который я когда-либо получал.

– О, чуть не забыла. – Я обрадовалась передышке и напоминанию о том, что у меня есть для него кое-что еще. Пальцы все еще плохо слушались – от холода и адреналина, которым сердце накачало мой организм, – но сумели порыться в сумке и вытащить маленькую картонную коробку. Я протянула ее Адаму: – Открой.

Он открыл коробочку, и от его улыбки мне стало даже теплее, чем когда он укутал меня в пальто. Увидеть такое его лицо… это стоило того, чтобы замерзнуть. Еще как стоило.

– Яблоко с корицей, – сказала я, кивая на капкейк. Как будто он и сам не мог догадаться. В воздухе разливался восхитительный аромат пряной маслянистой ванили. Я надеялась, что мой капкейк почти такой же вкусный, как яблочный пирог его мамы, про который он говорил, что у него вкус лета. Я снова полезла в сумку и вытащила оттуда свечу и коробок спичек. Крошечное пламя ожило, освещая наши лица, когда я зажгла фитиль. – Я не собираюсь петь, но ты можешь загадать желание.

Он взглянул на капкейк, и пламя плеснуло жидкого золота в его карие глаза.

– Это легко. Я уже знаю, чего хочу.

Мое сердце пропустило удар, но тут же наверстало упущенное парой других, не болезненных, но быстрых. Как сказал Адам, того, что мы имели здесь и сейчас, достаточно: мы сидели рядом, разговаривали, сохраняя оставшиеся решающие дюймы дистанции между нами. Все внутри меня предупреждало, что если я подпущу его еще ближе, то не выживу, но жарким взрывом, прогнавшим остатки холода из моего тела, пришло осознание того, что я никогда не смогу жить в полную силу, если попытаюсь оттолкнуть его. Я приготовилась к тому, что мое сердце совершит еще одну, последнюю, жестокую атаку в попытке защититься, но этого так и не произошло.

Потому что, когда Адам задул свечу и его взгляд встретился с моим, я поняла, что его желанием была я.

Я чувствовала это по его губам: теплым и таким мягким, со следами мятной зубной пасты, которой он, должно быть, пользовался вечером. Я вдохнула этот аромат, когда его рот коснулся моего рта, и не просто воздух наполнил мои легкие, это был Адам. И пьянящее ощущение, запах и вкус. Мое сердце снова заколотилось, только на этот раз я не испугалась того, что почувствовала. Этот момент ошеломил меня своим пугающим совершенством. Камера никогда не смогла бы запечатлеть его, и впервые я не пыталась придумать более впечатляющую картинку. От поцелуя у меня закружилась голова, и, когда его все еще теплая рука приподняла мой подбородок, чтобы он мог поцеловать меня глубже, головокружительный, покалывающий жар поглотил меня целиком.

Меня потрясло не только это ощущение от прикосновения губ Адама, но и сознание того, что он имел в виду, когда говорил, что я делаю его счастливым. Я. Сравнивать любые прикосновения, объятия или поцелуи с теми, что дарил мне Адам, – все равно что сравнивать соленую воду со сладкой, берущего и дающего. Все прежние страсти были отягощены багажом и мотивами, но то, что давал мне Адам, было бесплатно. Он целовал меня, потому что я была его желанием. Он заставил меня почувствовать себя необыкновенной и красивой, как говорил в мой день рождения, и еще такой, какой я не смела надеяться стать.

Тогда я не позволила ему это сказать.

В нежилом красном сарае, за миллион миль от тех мест, что когда-либо рисовало мое воображение, Адам Мойнихэн заставил меня почувствовать себя любимой.

Адам

Меня разбудили запах бекона и голоса, доносившиеся снизу. Джереми обычно вскакивал в последний момент, успевая лишь надеть штаны и схватить со стола то, что мама приготовила на завтрак, – он был печально известен своей привычкой жевать омлет с бумажного полотенца, одной рукой удерживая еду, а другой – руль, пока мы ехали в школу. Но, как показывали часы, у него в запасе оставалось еще целых сорок пять минут.