Патриот - Андрей Рубанов

– Я должен что-то оставить сыновьям. Вдруг не вернусь.

– И для этого ты ограбил собственную контору?

Знаев опустил мешок на тёплый асфальт.

– Извини, – сказал он. – Я унизил тебя при чужих людях. И Машу унизил. Мне очень стыдно… Когда-нибудь я заглажу свою вину… А сейчас мне нужен твой совет.

– Пошёл ты! – процедил Горохов. – Никаких советов. Мы договаривались! Касса неприкосновенна! Торговая выручка – это всё, что у нас есть!

– Да, – мирно сказал Знаев. – Договаривались. Теперь настал момент отменить договорённость. А теперь скажи мне, дружище… У тебя тоже есть дети… Скажи, как мне это поделить?

И пнул ногой мешок.

– Понятия не имею, – ответил Горохов, отворачиваясь.

– Два сына, – продолжал Знаев. – Одного растил с первого дня. Пылинки сдувал. А второго – неделю назад в первый раз увидел… Что у него в голове – неизвестно… Денег ему отсыпать – а вдруг он всё спустит на ерунду? Ребёнок совсем… Окна моет в каком-то спортзале, куда ни один спортсмен не зайдёт никогда…

Горохов молчал. Но Знаев не собирался уезжать, не получив ответа. Слишком мало осталось вокруг него тех, кто понимал скрытую логику происходящего, кто мог сообщить что-то дельное.

– У тебя тоже есть брат, – сказал он. – Сын твоей матери. Как бы она поделила деньги между вами?

– У матери не было денег, – тихо ответил Горохов. – Мы никогда ничего не делили.

– Это не ответ, – сказал Знаев, раздражаясь. – Не молчи, Алекс. Скажи, как мне быть. Я не могу придумать.

Горохов помедлил.

– Младшему дай на карман, – неуверенно произнёс он. – Остальное – старшему. Родному.

– Они оба – родные! – воскликнул Знаев. – Оба!!

– Тогда подели пополам.

– Пополам – нечестно! Старший жил в полном шоколаде! Сын миллионера! Залюбленный, забалованный мальчик! А как жил младший – я даже и не знаю… Знаю, что рос без отца… Мама – дура, либеральная стерва… Совок – говно, и всё такое…

– Не кричи, – сказал Горохов. – На нас люди смотрят. Из двух детей одного всегда любишь больше. Виталик – хороший парнишка. Отдай ему всё.

– Боюсь, – признался Знаев. – Мне кажется, если я его люблю по-настоящему – я не должен давать ему ни копейки. Деньги его испортят.

– Тогда и младшему не давай.

– А младший круче старшего. Виталик – весь в мать. А Серёжа, младший, – моя копия.

– Не знаешь, как быть – верни деньги в кассу.

– К чёрту кассу, – сказал Знаев. – Наш «Титаник» погружается, Алекс. Только не в воду, а в дерьмо. Оно течёт в пробоины, я чувствую вонь…

Горохов вытащил сигареты и закурил.

– Честно говоря, – признался он, – я думал, ты хочешь потратить всё на телогрейки. Рекламный ролик, проезд танка, расстрел из автоматов…

– Это совершенно неизбежно, – уверенно сказал Знаев. – И танки, и расстрел. Я нашёл гениального дизайнера. Скоро сошьют опытные образцы. А автомат мне обещали буквально завтра.

Знаев забросил мешок в багажник. Увидел: меж машин шагает паренёк в форменной безрукавке с красной звездой на спине, собирает тележки, оставленные тут и там небрежными покупателями; смуглый, белозубый, настоящий сын солнца.

– Дуст! – крикнул Знаев и махнул рукой.

Паренёк подошёл, глядя с подозрением.

– Сколько тебе лет? – спросил Знаев.

– Двадцать два.

– Дети есть?

– Четыре сына.

– Молодец, – сказал Знаев. – Когда сыновья вырастут – как поделишь между ними наследство?

Сын солнца осветился сахарной улыбкой.

– Пусть сначала вырастут.

– Вырастут, – уверенно пообещал Знаев. – Не успеешь оглянуться. Кому оставишь дом?

– Старшему, – ответил парнишка.

– А младшим?

– А младшим – ничего.

– Но так нечестно.

Сын солнца снова улыбнулся.

– Э, – сказал он. – Честно, нечестно – не разговор. Так правильно.

– Ладно, – сказал Знаев. – Спасибо, дорогой. Иди. Зинда бош[1].

– Я не таджик, – вежливо возразил парнишка. – Я туркмен.

Знаев смотрел, как отец четверых сыновей толкает состав из дюжины тележек, искусно лавируя меж тесно стоящими автомобилями, как напрягаются сухие мускулы на коричневых предплечьях маленького туркмена.

– Серёжа, – позвал Горохов. – А ты, между нами, куда ехать-то собрался? Неужели воевать?

– Я тебе этого не говорил, – ответил Знаев, садясь за руль. – А если говорил – ты не слышал.

– Так мы что, больше не увидимся?

Вопрос прозвучал с такой тревогой и грустью, такая трещина послышалась в голосе, что Знаев поспешил выбраться из машины; ему даже показалось, что в глазу Горохова блеснула слеза. Но нет – всего только солнечный блик прыгнул, отразившись от витрин.

– Увидимся, – пообещал Знаев. – Я заеду попрощаться. Ты, главное, брата береги. И себя тоже.

Выезжая с парковки, увидел нескладного хромого человека, с бритым яйцевидным черепом, вымазанным зелёнкой, и кривым костылём, обмотанным грязными тряпками. Хромой ковылял вдоль вереницы машин и побирался. «Дать ему что-нибудь, – подумал Знаев, – или, наоборот, позвонить на охрану, чтоб вывели мужика с частной территории?»

Не сделав ни того, ни другого, выкрутил руль, против всех правил рванул в обход очереди, под «кирпич», утопил педаль в пол, оставляя позади магазин с красными звёздами; может быть, навсегда.

Только так и надо уезжать из старой жизни в новую. С рёвом мотора, по встречной, не оглядываясь назад.

«Милостыню больше давать не буду, – решил. – У меня двое сыновей, всё пойдёт им. И ещё на телогрейки надо отложить. И Гере что-нибудь оставить. Бог его знает – вдруг, в самом деле, не вернусь?»

47

В кухне распахнул окно настежь. Тонко скрипнули рассохшиеся фрамуги. Снаружи хлынула, как из ведра, фиолетовая вечерняя сырость, пахнущая нагретым асфальтом, заряженная электричеством. То ли снова ливень грозился, то ли московские колдуны вышли на битву с московскими бесами и разгромили врага подчистую.

Деньги вывалил на пол. Затеял пересчёт.

Вышедшая из мастерской Гера застала его сидящим по-турецки, в одних трусах, среди бесформенных груд разноцветных мятых купюр; под правым локтем – бутылка воды, под левым – шпаргалка с точным указанием пачек, разобранных по номиналу.

– Ничего себе. Ты ограбил банк?

– Хуже, – ответил Знаев, не отрываясь от работы. – Собственный магазин. Очень гадко вышло. Людей напугал и обидел.