Скажи мне все - Камбрия Брокманн

Помимо всего этого… есть и другое. Я даже не могу это записать, вот какой жалкой я стала. В итоге я начинаю думать о своем доме, и меня от этого тошнит. Иногда я жалею, что не могу ни с кем поговорить об этом. Но как сказать: «Слушай, мой парень ведет себя со мной как полный мерзавец, но я все равно остаюсь с ним»? Я просто не могу произнести эти слова.

Мне кажется, самое худшее – то, что я когда-то была такой сильной. Я была счастливой, веселой. Иногда я ужасно устаю. Я знаю, что веду себя как слабачка. У меня все лицо болит от улыбок. Иногда посреди разговора я думаю: «Может быть, сейчас лучше было бы нахмуриться?» Я так устала притворяться. Мне кажется, что я единственная, кому приходится так бороться за то, чтобы быть нормальной. Это заставляет меня чувствовать себя ужасно одинокой. И усталой. Я уже упоминала, насколько я устала? Ха.

Мне нужно сохранять позитивный настрой. У каждой пары случаются трудные времена. Джон стрессует, вот и всё. Серьезно, всё будет хорошо!! У всех пар бывают проблемы. Это нормально. Мне нужно перестать быть такой обидчивой и преодолеть это.

Я начала листать назад, воодушевленная тем, что дневник снова у меня в руках. Дошла до прошлой весны. Ничего. Как здесь может быть ничего? Именно тогда Руби поссорилась с Максом – или что там между ними случилось? Но между зимой и летом словно пролегла пропасть, записи были короткими и редкими.

Потом я наконец заметила имя Макса – в записи от 5 июля.

Макс написал мне вчера вечером. Это было прямо неожиданно. Мы с Джоном сидели у костра на пляже. Я не думала, что за все лето от Макса будут какие-нибудь вести, особенно потому, что он уехал на Гаити. Но мой телефон высветил его имя. Сначала я была рада и взволнована, но Джон увидел это, и у него сделалось такое лицо… Он бросил телефон в океан. Сегодня извинился, но сказал, что это и к лучшему, потому что он купит мне новый телефон, намного лучше старого.

Джон сказал, что я не должна больше разговаривать с Максом, заявил, что это вредит нашим отношениям, и если я хочу, чтобы мы оставались вместе, я не должна больше дружить с Максом. У меня болит душа, когда я думаю о том, что по возвращении в колледж не смогу больше говорить с Максом, но я люблю Джона. Я хочу быть с Джоном. Всё к лучшему, верно?

Это то, о чем говорил Джон? Что-то, что случилось минувшим летом? Я не понимала, какое отношение это имеет к Руби и ее отцу. Я пролистала еще несколько страниц, выискивая нужные слова, но ничего не – нашла.

Закрыв дневник, я держала его в руке; он казался тяжелым от мыслей Руби. Я вспоминала, как сегодня утром мы вшестером сидели за нашим столом. Я взяла кофе и миску овсянки с ягодами и принялась работать над дипломом. Макс сидел справа от меня и что-то читал, я не помню что. Джемма и Халед жаловались на то, что в столовую перестали привозить «Лак чармс», и теперь выбор хлопьев стал слишком полезным, а им обоим не хватает сахара.

Руби и Джон…

Я порылась в памяти, ища несоответствия. Тревожные взгляды, беспокойство, разочарование, страх. Но ничего этого не было. Они сидели напротив меня и вели себя совершенно нормально. Джон забросил руку на спинку стула Руби, она склонилась в его сторону. Они вместе читали новости, негромко смеясь над роликами в Интернете. Ее волосы были влажными – после тренировки она принимала душ, – рукава свитера закатаны до локтей. Руби часто прислонялась головой к его плечу, взгляд ее был теплым и любящим.

Голос Хейла. Стихотворение.

«Сделаем ли мы жизнь других людей лучше или хуже? Если кто-то страдает, облегчим ли мы его боль или проигнорируем ее?»

Последний курс

Я наблюдала за Руби и Джоном. Просчитывала его поступки, вглядывалась в выражение ее лица. Пыталась понять, почему они вообще вместе. Я стала их тенью. Подслушивала сквозь стену, когда Руби полагала, что меня вообще нет в моей комнате. Споры становились ожесточеннее и всегда заканчивались тем, что Джон принимался обзывать ее гнусными словами. Руби плакала, уткнувшись лицом в подушку. Я пыталась отвлечься на работу, на учебу.

Мы с Джоном старательно избегали друг друга после того вечера в Портленде. Если мы встречались глазами, в наших взглядах читалась угроза. Мы играли в опасную игру. Я знала, что он просчитывает свои риски, гадает, каким будет мой следующий шаг. Прикидывала, расскажет ли он другим о моем прадеде; однако знала, что Джон не хочет привлекать ко мне чье-то внимание. Он хотел, чтобы все принадлежало только ему: и всеобщее внимание, и Руби. Кроме того, я полагала, что ему нравится знать обо мне что-то, чего никто другой не знает. Это давало ему ощущение могущества.

Руби так и не нашла свою сумочку. Конечно же, ту ночь после поездки в Портленд она провела у Джона. На следующее утро я увидела, как она стоит в коридоре, а слесарь взламывает замок в ее двери. Она покусывала губу, на ней были спортивные штаны и футболка Джона, лицо выражало беспокойство. За завтраком она спросила, не видели ли мы ее сумочку, не могла ли она оставить ее в баре или обронить на улице. Или, быть может, она была в ее комнате? Джон смотрел на меня с предвкушением, кривя губы, но ничего не сказал. Мы оба крепко держались за эту веревку, каждый за свой конец, надеясь, что противник даст слабину и отпустит. Но ему не следовало бросать мне вызов.

Я стала проводить еще больше времени с Хейлом, у него дома – не около дома, а внутри. Исследовала его кухню, гостиную, спальню. Читала книги, сложенные стопками на полу, ела вместе с ним на диване готовую еду из кафе, спала вместе с ним в его постели. Мне нравилась его легкость, то, как он смеялся над всем, то, каким уверенным и цельным он был. Иногда Хейл говорил о будущем. О нашем будущем. О том, что может переехать вместе со мной в Бостон, если я поступлю туда на юридический. Я ждала подходящего момента, чтобы сказать ему, что хочу остаться в Эдлтоне. Я хотела пойти в магистратуру, в то время как он станет полноправным преподавателем. Я хотела жить в этом доме с ним, вместе читать и писать. Я хотела быть нормальной вместе с ним. У меня был шанс, и я собиралась им воспользоваться.

Он сказал, что со мной чувствует себя собой в большей степени, чем с кем-либо еще. Мне следовало сказать ему ужасно многое, но я молчала.

Мне нравилось, что у нас есть эта тайна. Я не должна была ни с кем говорить о Хейле. Я хотела, чтобы это осталось личным, только нашим.

В свободное время я пыталась понять, что делать с Руби. Я совершала пробежки длительностью в час, чтобы подумать об этом; ритмичные удары кроссовок об асфальт приносили мне облегчение. Похоже, никто больше не знал о плохом отношении Джона к Руби. Я заваливала Джемму и Халеда вопросами, которые должны были казаться им странными.

«Джон и Руби такие милые, верно?»

«Как вы думаете, Джон сделает Руби предложение после выпуска?»

«Руби выглядит счастливой, да?»

Они отвечали на мои вопросы расплывчато, пожимая плечами. Они ничего не замечали, им не было до этого никакого дела.