Скажи мне все - Камбрия Брокманн

– Как ты мог так поступить со мной? – спрашивает Руби. По-прежнему твердо. – И с Джеммой? Как мне дружить с ней после этого?

– Она сама повесилась мне на шею. Я говорил ей, чтобы отстала, но она не послушала. Ты же знаешь, какая она настырная.

– Значит, ты не собирался прижимать ее к стенке в душевой и взасос целовать ее шею? Она сама заставила тебя это сделать? Если она сама – как ты это сказал? – повесилась тебе на шею, значит, ты дал ей повод. Она не стала бы делать это ни с того ни с сего.

Джон, должно быть, продолжает ходить по комнате, потому что я слышу, как содрогается перегородка.

– Я не стал бы ничего делать, если б не увидел, как ты переписываешься с Максом, – говорит он.

– Значит, это я виновата? Если б я не была такой шлюхой, то ничего и не случилось бы? Ты действительно пытаешься это утверждать? Что с тобой? Прекрати вешать это на меня! Это ты изменил мне с Джеммой!

Голос у нее высокий, резкий и яростный. Она кричит. Она вот-вот сломается. Это все его дело. Его грязные приемчики кукловода. Он всякий раз ломает ее. Она никогда не выиграет.

– Тебе нужно успокоиться, – говорит Джон. – Ты ведешь себя как сумасшедшая.

Голос у него такой спокойный, ровный. Хищник, просчитывающий действия жертвы перед тем, как наброситься на нее.

– Я сумасшедшая? Я видела, как ты трахался с другой, а ты пытаешься это отрицать и даже не собираешься извиняться…

– Посмотри на себя, ты просто свихнулась. Ты чокнутая, – говорит он.

Я слышу, как Руби начинает плакать; рыдания сотрясают ее грудь, словно порывы бури.

– А теперь ты плачешь, – продолжает Джон. – Видишь? Я же сказал, ты чокнутая.

Я слышу, как что-то ударяется в стену с другой стороны, и на миг отшатываюсь. Потом до меня доносится шум потасовки. Я опять прикладываю ухо к стене.

– Ты пытаешься ударить меня? – спрашивает Джон.

Руби все еще плачет. Этот звук заставляет меня вздрогнуть.

– Ты должна перестать плакать, Руби. Перестань, прекрати.

Снова стук – похоже, на этот раз книга, упавшая на пол; ее страницы с шорохом перелистываются сами по себе.

– Ты думаешь, что можешь что-то сделать мне? – говорит Джон. Я понимаю, что он говорит это прямо ей в лицо, настолько тихий у него голос.

Руби издает такой звук, словно задыхается. Я в ярости, мне хочется пробить перегородку насквозь. Но я не делаю этого. Она не должна знать, что я подслушиваю. Она не должна знать, что я имею к этому какое-то отношение. Она порвет с ним. Это должно произойти. – Сейчас.

Я слышу, как его кулак ударяется во что-то мягкое, и Руби издает булькающий звук – как будто с разбега прыгнула в холодную воду.

И еще раз.

Таких звуков я еще ни разу не слышала из-за этой стены. Это уже физическое насилие.

Несколько секунд стоит тишина, потом я снова слышу голос Джона.

– О, черт… мать твою… прости, – говорит он. – Руби. Прости.

А потом я слышу, как открывается и закрывается дверь, шаги Джона удаляются вниз по лестнице, и все стихает.

Потерять драгоценную жизнь не входит в мои планы. Все на грани, неуправляемые. Я была сосредоточена на одной только Руби, и всё распадается на куски, а я не успеваю сложить всё заново.

Техас, 1997 год

В тот день, когда Леви спрятал ключи, я терпеливо ждала, пока наша мать вернется домой. Когда она наконец приехала, я села на ее кровать и смотрела, как мать переодевается. Она преображалась в ту, какой я ее знала, снимала серьги и кольца и со звоном роняла их в керамическую тарелочку на комоде. Неизменность ее действий после трудового дня успокаивала и навевала чувство постоянства.

– Как прошел день, девочка моя? – спросила мать.

Она развязала голубые форменные брюки, и те упали на пол. Мне понравилось, как она сказала «девочка моя». Она пропела эти два слова уютным, домашним тоном. Когда мать так говорила, все было хорошо.

– Нормально, – ответила я. – Мы с Бо плавали. А потом я прочитала книгу.

– Всю книгу? – На нее это произвело впечатление. Я любила радовать ее. – Какую же?

– «Клуб нянечек», – отозвалась я.

Мать сняла рубашку и бросила ее в корзину, стоявшую на полу. Рядом с корзиной тоже лежала груда одежды, и я подумала о том, что у меня почти закончились чистые вещи. Мысленно сделала пометку: спросить у отца, как пользоваться стиральной машиной. Мать в последнее время была слишком занята, сосредоточив все свои силы на Леви. У нее не было времени заботиться обо всех нас.

– Это потрясающе, – сказала она. – Ты моя потрясающая дочь. Как же мне повезло!

– Очень повезло, – подтвердила я.

Услышала, как в коридоре звякают жетоны на ошейнике Бо. Он вбежал в комнату, запрыгнул на скамеечку, стоящую у кровати, потом на покрывало и устроился у меня на коленях.

– На постель нельзя, – сказала мать. Пес спрыгнул на пол и выжидательно посмотрел на меня.

– Хороший мальчик, Бо, – похвалила я его. Он довольно пыхтел, высунув язык.

Мать посмотрела через окно на лужайку и бассейн.

– Там жарко, да? – Она всегда заговаривала о погоде, когда на самом деле думала о чем-то другом. Потом поинтересовалась: – Как сегодня вел себя твой брат?

Я почувствовала, как она напряглась, поэтому стала смотреть на покрывало, не желая встречаться с ней взглядом и видеть, как ей больно. Мать стянула через голову серую футболку и собрала волосы в «хвост» на затылке.

– Всё в порядке, милая, – произнесла она, пытаясь сохранять спокойный тон. – Ты можешь мне сказать.

Я подумала о том, говорить или не говорить ей. Я взвешивала угрозу, произнесенную Леви.

– Не хочу ябедничать на него, – заявила я наконец.

Мать села на кровать рядом со мной, и покрывало между нами сморщилось. Я попыталась разгладить его ладонью, стремясь возвратить прежнюю идеальность.

– У Леви сейчас сложное время. Если он сделал что-то плохое, лучше, если я буду знать об этом, тогда мы сможем помочь ему. Ты хочешь, чтобы ему стало лучше, верно?

– Угу, – отозвалась я, по-прежнему глядя на постель.

Она стала гладить меня по спине, и мои дурные предчувствия ослабели. Мать и отец были единственными людьми, чьи прикосновения не вызывали у меня тревоги.

Некоторое время я молчала, сосредоточившись на дыхании Бо, а потом сказала ей:

– Он спрятал твои ключи сегодня утром.

Она перестала гладить меня и уставилась в пол; несколько прядей волос упало ей на лицо.

– Когда я думала, что потеряла их? – Голос ее был ровным, но я расслышала легкую дрожь – где-то в глубине ее горла.