Любовь властелина - Альберт Коэн

Объясните еще как следует, откуда у Дон-Жуана эта безумная страсть соблазнять. Ведь, по сути дела, он целомудрен и не особенно ценит постельные забавы, он находит их однообразными и рудиментарными и в конечном итоге просто смешными. Но это нужно, чтобы они любили его. Такова их сущность. Им это необходимо. В общем, ему надо чувствовать себя любимым. Во-первых, он отвлекается от мысли о смерти и о том, что потом никакой жизни, никакого Бога, никакой надежды, никакого смысла, ничего, кроме вселенской тишины и пустоты. Короче, любовь женщины помогает ему забыться и заглушить тоску. Во-вторых, в поисках утешения и поддержки. Поскольку они испытывают к нему обожание, они сочувствуют ему, потому что он так сильно отличается от других. В этом его величие, за которым неизбежно следует благородная дама, чье имя — Одиночество. В-третьих, они утешают его еще и потому, что он не король, ибо он не создан быть королем, по рождению и без всяких усилий. Корона не для него, а политическим лидером он быть гнушается. Поскольку, чтобы тебя избрали массы, надо походить на них, быть одним из них, надо быть заурядностью. Таким образом, он правит женщинами, это его народ, и выбирает он чистых и благородных, потому что какое удовольствие покорять нечистых? И вообще, кстати, лучшие ночные рабыни получаются из чистых и благородных. Она думает сейчас: какой же он противный, — и это хороший знак.

Но самая важная движущая сила этой безумной страсти — надежда на поражение и на ту, что сумеет устоять. Увы, поражений не бывает. Он жаждет Бога, но каждая из его печальных побед, к несчастью, мало способствует подтверждению существования Бога. Все эти чистые и благородные, что одна за другой так быстро принимают горизонтальное положение, вчера они — мадонны, сегодня — фурии, томные и дымные, все они доказывают ему вновь и вновь, что не существует абсолютной добродетели и что, следовательно, опять этот Бог, на которого он надеялся, не желает существовать, и что я могу с этим поделать? А теперь, дорогой Адриан, я покидаю тебя, потому что мне нужно соблазнить ту, что слушает наш разговор и ненавидит меня. Но быть ей моей, обещаю тебе, и быть ей в ловушке, ибо я — Солаль Четырнадцатый из Солалей, человек без имени, как и все перворожденные старшей ветви Солалей, и вправду в ловушке, ибо как она сможет меня назвать во время наших совместных восторгов? Да, малыш Дэм, с мстительной радостью боли я соблазню ее, и в великой любви мы отправимся к благословенному острову, она и я, сегодня же ночью, пока ты будешь мирно почивать в своем спальном вагоне. Ну, прощай, Адриан, и прости меня.

Он положил трубку и застыл неподвижно. Если нет татуировщика в Женеве, он поедет в Марсель. В любом баре в Старом порту ему покажут, кто этим занимается. Гарантия быстрой смерти — вот что важно в жизни. Он обернулся к ней.

— Ваш муж вообще-то счастливчик. Все-то у него есть. И родина, и друзья, и близкие, и подобные ему, и верования, и Бог. А я всегда один, всем чужой, на туго натянутом канате. Как же я устал, что от меня вечно ждут чего угодно, что я могу рассчитывать лишь на свои таланты еврейского интеллигента. Меня охватывает безумное желание быть сирым и убогим, но причастным — обычным, нормальным человеком, которого сопровождает от колыбели до могилы множество правил, и они закрепляются образом жизни и законами, это безумное желание быть почтальоном в захолустном местечке, или путевым обходчиком, или жандармом, которого все знают, любят и приветствуют на улице, который по вечерам играет в белот с друзьями. А я всегда один, и только женщины любят меня, и мне стыдно за их любовь.

Стыдно, что они любят меня за мою красоту, тошнотворную красоту, от которой дрожат веки прелестниц, презренную красоту, которой они мне морочат голову с шестнадцати лет. Они попадут впросак, когда я буду стариком, с соплей на кончике носа, или, еще лучше, буду лежать под землей в компании корешков и молчаливо кишащих червячков, зеленый и иссохший, развалившийся на части, и я тогда покажусь им менее соблазнительным, и тем хуже для них, и я себя с этим заранее поздравляю. Моя красота, то есть определенная длина кусков плоти, определенный вес кусков плоти, и к тому же отростки во рту, числом тридцать два, вы можете проверить это немедленно с помощью маленького зеркальца, как у дантиста, на всякий случай, прежде чем отправиться в пьянящую поездку к морю.

Если у меня имеются необходимые длина, вес и набор отростков, она становится ангелом, жрицей любви, святой. Но если их нет, горе мне! Будь я хоть кладезь доброты и ума, обожай ее страстно, но при этом могу ей предложить только сто пятьдесят сантиметров плоти, ее бессмертная душа на это не клюнет, и она никогда не полюбит меня своей бессмертной душой, никогда не будет для меня ангелом, героиней, готовой на всевозможные жертвы.

Вот посмотрите брачные объявления, обратите внимание, какое значение эти юные идеалистки придают количеству сантиметров у того господина, которого они ищут. Эй вы там, кричат эти объявления, нам нужно не меньше ста семидесяти сантиметров плоти, и чтобы она еще была загорелой! А если несчастный располагает маленькой длиной, они плюют на него. То есть, если бы у меня были только эти злосчастные сто пятьдесят сантиметров, но я все равно решусь высказать ей свою самую искреннюю и преданную любовь, она превратится в бездушное животное и с отвращением окинет презрительным взглядом мою коротковатость.

Да, мадам, на какие-то тридцать пять сантиметров плоти меньше, и ей уже наплевать на мою душу, она никогда не бросится заслонить меня от нули гангстера. А вот, допустим, если я, будучи вышеозначенным гением, лишен маленьких костяшек во рту! Высокодуховные дамы так дорожат этими костяшками! Они без ума от невидимых сущностей, но костяные штучки во рту должны быть видимыми! — вскричал он радостно, но с печалью в глазах. — И им их надо много! В любом случае уж передние резцы должны быть в комплекте! Если двух или трех недостает, эти ангельские создания не могут оценить моих высоких моральных качеств, и их душа не откликается! Двумя или тремя отросточками в несколько миллиметров длиной меньше — и я пропащий человек, я одинок и недостоин любви! И если я осмеливаюсь сказать ей о своей любви, она бросает мне в лицо стакан, надеясь лишить меня глаза! Как, говорит она мне, у тебя во рту нет нужных отросточков и ты при этом осмеливаешься меня любить? Вон отсюда, презренный, пинком под зад! То есть необязательно быть добрым, необязательно быть умным — только казаться, — но необходимо весить нужное число килограмм и быть оснащенным дробильно-крошильными устройствами.

И тогда я вас спрашиваю: какое значение может иметь чувство, зависящее от полудюжины костяшек, самые длинные из которых не больше пары сантиметров? Что, я кощунствую? А полюбила бы Джульетта Ромео, если бы у Ромео не было четырех передних резцов и во рту зияла бы черная дыра? Нет! А у него при этом была бы такая же душа, такие же моральные качества. Так что же они все время талдычат мне о том, что важней всего — душа и моральные качества?

Какой же я наивный, что так на этом настаиваю! Они-то все это хорошо знают. Единственное, чего они хотят, — не называть вещи своими именами, словно фальшивомонетчицы, подменять правду высокопарными словами, моими личными врагами, и вместо «сто восемьдесят» и «отростки» они говорят «величественная осанка» и «ослепительная улыбка»! Так что впору замолчать и перестать меня презирать, и прекратить шипеть про себя, что я подлый материалист! Подлый здесь вовсе не тот, кто таковым кажется!