Любовь властелина - Альберт Коэн

Значит, вернулась она к себе. Только что соблазнитель обвешивал ее гирляндами, называл богиней лесов и Дианой-охотницей, спустившейся на землю, и тут муж ее преобразует в курочку, конечно, это раздражает. Только что, разнеженная и очарованная, она слушала соблазнителя, который пичкал ее возвышенными сюжетами, скульптура, литература, культура, натура, она вдохновенно подавала реплики, короче, два комедианта на представлении, и тут бедный муж совершенно невинно спрашивает ее, что она думает о поведении Булиссонов — они к ним приходили два месяца назад на ужин, и с тех пор тишина, никакого ответного приглашения. Хуже того, я узнал, что они пригласили этих Бурассу! Они и с Бурассу-то познакомились через нас, ты представляешь! По мне, нужно порвать с ними все отношения, а ты как думаешь? И так далее, в том числе трогательное «знаешь, малыш, с шефом все прошло отлично, он называет меня на "ты"». Короче, с мужем никакой тебе возвышенности, никаких претенциозных бесед о Кафке, и тут дурочка начинает понимать, что она испортила себе всю жизнь с этим храпуном, что она ведет недостойное существование, поскольку она тщеславна, эта амфора.

Самое забавное то, что она обижается на своего мужа не только за то, что он не поэтичен, но еще, и в большей степени, за то, что она не может выглядеть поэтичной перед ним. Сама того не подозревая, она сердится на него за то, что он — свидетель ее мелких житейских недостатков. Запах изо рта по утрам, взлохмаченные волосы — как у растрепанной клоунессы или нечесаной нищенки, и все такое, в том числе и парафиновое масло по вечерам или же несколько черносливин. В компании зубной щетки и шлепанцев она чувствует себя развенчанной и во всем винит несчастного, который «мог бы, но…» Наоборот, несколько триумфальных походов в пять часов пополудни, когда, свежевыстиранная и наглаженная, завитая, без перхоти, более счастливая и гордая, чем Ника Самофракийская, она торопливыми шагами мчится к своему благородному тайному печеночнику и поет хоралы Баха, радуясь и гордясь возможностью изображать возвышенную душу со своим кишконосцем, и, соответственно, она чувствует себя непорочной принцессой с этой вот удачной завивкой.

С первых дней брака ортодоксальные иудейки бреют себе голову и надевают парик. Мне это нравится. Никакой больше красоты, слава богу. И наоборот, самую красивую кинодиву, как раз потому, что она чувствует себя неотразимой, и принимает очаровательные позы и вертит задом, я хочу наказать за ее красоту, орудие дьявола, я тут же представляю ее с расстройством желудка и болями в животе, и она тут же теряет все свое величие, и я ее больше не хочу! Пусть сидит на своем пьедестале! Но еврейка в парике никогда не потеряет достоинства, потому что она заняла такую позицию, что физические недостатки уже не могут ее развенчать. Я заметил, что потерял нить беседы. Что там делала наша дурочка?

— Она заметила, что портит себе жизнь.

— Это весьма похвально, спасибо, — поблагодарил он и двумя пальцами ущипнул кончик своего носа, благородного, как ятаган, как будто хотел нанизать на него мысль, и неожиданно растрогался. — И тем не менее нет ничего более великого, чем священный брак, союз двух людей, соединенных не страстью — результатом животной течки, брачным танцем зверей, которая к тому же мимолетна, но нежностью, отражением Духа Божьего. Да, союз двух несчастных, которых ожидает болезнь и смерть, но они желают нежно стареть вместе и стать единственными родными друг для друга. Назови жену свою братом и сестрой, говорит Талмуд. — Он поймал себя на том, что только сейчас придумал эту цитату, и как ни в чем не бывало продолжил свою речь: — Правда, чистая правда — жена, которая выдавливает мужу фурункул, чтобы потихоньку вышел гной, гораздо прекрасней и серьезней, чем Каренина, бьющая задом и прыгающая, как карп. Итак, слава Талмуду и позор изменницам, любительницам животной страсти, мчащимся к морю на всех парах с огнем в чреслах. Да, именно животной, поскольку Анна любит тело тупицы Вронского и не более того, и все ее красивые слова — не более, чем дым, чем кружева, которыми она прикрывает кусок мяса. Что-что, кто-то протестует, кто-то считает меня материалистом? Но если бы от болезни обмена веществ Вронский стал жирным, тридцать кило жира расползлись бы по телу, то есть три сотни пачек масла по сто грамм каждая расползлись бы по телу, влюбилась ли бы она в него при первой встрече? Мясо прежде всего, и всем молчать!

Четвертый прием — это фарс сильного человека. Ох, до чего гнусна игра в соблазнение! Петух кукарекает, чтобы доказать, что он парень не промах, горилла бьет себя в грудь, бум-бум, женщины любят военных. Die Offiziere kommen! — восклицают юные жительницы Вены, и поправляют прически. Они одержимы силой, и они замечают любое ее проявление. Если он смело глядит в глаза честной женщине, она смущена, она слабеет и изнемогает перед лицом этой сладкой угрозы. Если он авторитетно восседает в кресле, она его просто боготворит. Если он подражает английскому исследователю, немногословен и не вынимает изо рта трубку, чтобы сказать «йес», она в этом «йес» видит неизмеримые глубины, и она приходит в восторг оттого, как он покусывает мундштук трубки и мерзко посасывает ее сок. Это мужественно, это ее возбуждает. И пусть соблазнитель говорит всякую чушь, но говорит ее уверенно, мужским голосом, басом с переливами, и она будет смотреть на него, выпучив глаза, прослезившись, как будто он изобрел еще более полную теорию относительности. Она облагораживает все: походку этого парня, его манеру резко оборачиваться, но в глубине своей милой души она догадывается, это потому, что он агрессивен и опасен, слава богу. И в довершение всего, чтобы ей понравиться, нужно, чтобы я унизил ее мужа, невзирая на жалость и стыд, которые я по отношению к нему испытываю. Да, мне стыдно за свой давешний разговор с ним по телефону, мне стыдно за мой презренный тон превосходства, это ведь специально для вас, этот тон превосходства, который необходим, чтобы обескуражить мужа и унизить его в глазах дурочки.

Его соблазнить — пара пустяков, достаточно просто быть с ним поласковей. Сила не имеет для него такого значения. Но они, все женщины, требуют силы, они жаждут милой их сердцу опасности. Да, именно опасная сторона силы, способность убивать, привлекает их более всего, такие уж они бабуинихи. Я знал одну девушку из хорошей семьи, семьи глубоко религиозной и преисполненной высоких чувств, чистую девушку, которая воспылала страстью к музыканту ростом метр восемьдесят, но тихому и робкому. Ей не удавалось преобразить его в настоящего энергичного молодца, но все же хотелось ощущать себя влюбленной, и потому она пыталась навязать ему искусственную мужественность, чтобы раззадорить себя и полюбить его сильнее. И поэтому в ходе их невинных прогулок она говорила ему: «Жан, вы должны быть уверенней в себе». И по той же причине она как-то раз подарила ему английскую трубочку, коротенькую, в стиле «морской волк» или «английский детектив», и не отставала от него до тех пор, пока он при ней не засунул ее себе в рот, и тогда она пришла в неудержимый восторг. Трубка возбуждала эту несчастную. Но на следующий день она встретила в элегантном салоне молодого кадрового лейтенанта. И вот, завидев военную форму и саблю, она тотчас же впала в любовное томление, кровь сильнее застучала в открытые двери ее души, и она поняла, что защита родины — это даже лучше, чем музыка. Сабля все-таки больше возбуждает, чем трубка.