Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

самым началом событий, развертывающихся сейчас, прошло бледненько. Доклад мой записал для себя И.И. Киселев и, как он сказал мне, пошлет тебе. Поговорки из «Теркина», которые он мне выписал на листок, кажутся мне, между нами говоря, выписанными непосредственно со страниц книжки – в такой последовательности и стоят.

Сообщение твое об ошибке с орденом, хоть я и подозревал, что это ошибка, огорчило меня главным образом по причине гласности этого дела. Но не скажу, чтоб это меня задевало глубоко. Если у меня сейчас получится глава «Теркина», над которой я сижу, то я и не такие огорчения забуду. А это я забыл уже и не могу настроиться на минорный лад. Одним больше, одним меньше – ничего не меняется… Не в этом наше счастье, оно в нас самих и от нас только зависит. Напрасно я тебе написал однажды о здоровье. Была легкая простуда, прошла, и я чувствую себя великолепно. Одно худо: зубы-десны. Десны кровоточат и болят, зубы шатаются, и как раз передние. Луковицу достать здесь страшно трудно, а рацион наш, понятно, не способствует прекращению болезни. Все же я надеюсь, что зубы не успеют высыпаться, как с немцем будет покончено…

25. I Р.Т. Литва, Чиста Буда

…Вновь обратился к Теркину, точно к доброй и честной старой жене после попыток связаться с молодыми б[…].

На новом месте – трудности устройства: переезд, первая квартира («кавалеров нету»). Парткомиссия, бюро, ответ за старое. Начало работы в этой избе, за столом, у которого сидеть могу лишь на табуретке, положенной боком, подстелив шубу.

«Про солдата-сироту» – написанная вчерне новая главка. За ней будет «Кто воюет на войне», для которой есть, покамест, одна лишь строфа, шестнадцатая, м.б., по счету и значению:

– Ну, а я не воевал,

Некто молвить вправе.

Я частушки сочинял

О гвардейской славе…

Затем глава о женах и девушках на войне. Затем, м.б., о загранице. Наконец, может быть, и не сейчас – Теркин на том свете. И заключение – первый день после войны:

Светят звезды, ночь ясна,

Чарка выпита до дна.

–

Поездка в Инстербург. Глубокая Германия, а снежные поля, вешки у дорог, работа на стройке мостов, колонны, обозы, солдаты, все, как везде, как в Воронежской степи, как под Москвой, как в Финляндии.

Пожары, безмолвие. То, что могло лишь присниться где-нибудь у Погорелого Городища, как сладкий сон о возмездии. «Россия, Россия…» (Отъезжал на попутке от фронта с покойным Гроховским; горизонт в заревах, грохот канонады, сжалось сердце: Россия, что с тобой делают.)

Пьяный боец в пустом ресторане при трех зажженных им свечах. «Три года воевал, четыре года буду сидеть в “дристоране”» (не русский).

Чувство страха и радости: так много можно увидеть, понять, если дать себе не думать о страхе, так это дорого, что и пострадать не жаль.

Немка – первая немка-жительница, не то больная, не то обезумевшая, в обтянувшейся трикотажной юбке, деревянных башмаках и какой-то зеленой с бантиком шляпке. «Хлеба ей дали» (бойцы между собой).

25. I М.И. – A.T. Москва – п/п 55563

…Тебя выдвигают на Сталинскую премию. Слышала своими ушами. Оказывается, повестка, которая приглашала тебя на разбор «Теркина» и которой я воспользовалась как предлогом послушать, что будут говорить о твоем произведении, означала, что вещь твоя представляется на выдвижение.

Я была на этом собрании. Могло показаться не совсем этичным, что жена, как стоокий Аргус, пришла понаблюдать, что тут будут высказывать, но дело уладилось благодаря тому, что на этом же собрании оказались обсуждавшиеся авторы (Сурков, Кирсанов), а цель обсуждения в повестке не значилась.

Должна тебя поздравить с полным единодушием, которое встретила твоя поэма. Все высказывавшиеся отмечали, что это вещь бесспорная, которая не нуждается в оговорках. Что она возвышается над всем, что вышло в 1944 г., «как Монблан». Книга Суркова «Россия карающая» была снята с обсуждения по просьбе автора и заменена им ярославской книжкой – толстой и отлично изданной. «Что же, погибать, так хоть с музыкой», – сказал Сурков, намекая на то, что ставит на карту все, написанное за войну. По книге Долматовского наметился такой ход: выделить в ней поэму и ряд стихотворений, остальное – слабое – не называть. Но и против этого многие возражали. В общем, он, видимо, не пройдет. Не пройдет и Кирсанов, против которого Сурков произнес бронебойную речь. Я убедилась, до чего он сильный говорун. Когда он выступил по поводу «Теркина», я чуть было не расплакалась (слезы в горле закипели), только усилием воли, нежеланием попасть в неловкое положение и опасением, что ты мне этого собрания не простишь во веки веков (ведь так?), я проглотила этот комок и усидела, сосредоточенно-серьезно глядя в одну точку.

Ну, курский соловей, и только! И чего-чего он не упомянул: и три с лишним года войны, и уникальный автор, и создатель народного героя, и резонанс, и эхо, и метнул стрелу в лагерь тех, кто говорит, что сюжета нету (а как раз до Суркова выступал Кирсанов – Сурков его не слышал, так как опоздал, – и признавал, что вещь в целом – да, только вот – сюжета нет). Сюжет есть, законный, мировой. Словом, воевал за тебя. Закончил он свою речь тем, что за «Теркина» надо будет драться «не так, как в прошлом году». Тут же наметил ряд мероприятий: статьи в «Литературной газете», в журналах, обмолвился, что ему известно, что в литературном отделе «Правды» значится статья о «Теркине». Для «Литгазеты» взялся написать Тарасенков. Он же в качестве довода того, что в их журнале уже что-то делается для «Теркина», упомянул обзор писем с фронта о поэме… Премии в этом году может и не быть, так как на собрании говорили о слухе, что сразу после войны премируют всех, гуртом, за все время. Однако высказывался слух, что премировать будут раз в два года. Все это вопросы уже второстепенные. Важно то, что закопать «Теркина» не сумели. Что он действительно, «как Монблан», возвышается над всем, что написано за войну, и разве ты от этого не чувствуешь себя тверже, крепче, увереннее, разве не можешь с большей сопротивляемостью противостоять неудачным обстоятельствам?..

Только что прервал телефонный звонок. Звонил Кожевников. Он справлялся о тебе: где ты, что делаешь, нет ли у тебя очерков и стихов для «Правды». Он просил передать тебе, что хотел бы иметь твои очерки. Я сказала, что если у тебя что и бывает, то, пока пересылается