Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

class="v">И сказать со стороны,

Ни к чему добреть солдатке,

Если мужа ждет с войны.

– Да ведь сами вы не местный.

– Нет, не вашего села.

– Так откуда вам известно?..

– Нам разведка донесла…

Ах, добра у вас водичка. И т. д.

М.б., я все знаю, м.б., я знаю даже, что муж к вам заходил, забежал, поспал урывком, догоняй опять войну.

Начал стихи о полном освобождении советской земли. Какая отрада, если получится что-то не теркинское и не в заезженном духе отрывков «Дома». А Теркин, бог весть, м.б., он написан и даже переписан (сверх) и не в логически-историческом его закруглении дело.

–

Чтение всеядное, равнодушное, не глубокое: Айхенвальд, Мопассан, Ипполит Тэн, Суворин (дневник) Восп[оминания] об Андрееве и т. д. Лень и тревога.

–

27. IX Р.Т.

Поскольку «Письма» начали печататься (подвергшись некоторой додержке и дополнениям), набросок стихов, м.б., и не развернется – мысль оттуда.

Мы сотни верст, мы тыщи верст земли,

Родной земли, завещанной отцами,

В огне боев, в трудах войны прошли

С великой скорбью полными сердцами.

Воронок обожженные края,

Поля войной погубленного хлеба.

И то была родимая земля,

Хотя над ней чужое было небо.

Из боя в бой мы шли, из боя в бой,

Мы оставляли жен, детей своих на муки.

Мы не могли, не смели взять с собой

Всех тех, что нам протягивали руки…[47]

–

Мы хоронили братьев и отцов

И то была земля родная наша.

–

И вот земля немецкая.

–

Не спрашивайте нас, товарищи, о мести.

Спросите нас, верны ль мы слову чести.

–

Медленное, но отрадное преодоление отвращения к писанию и проч.

4. XI Р.Т. Москва

Отрадное чувство возвращения к себе, способному к труду и замыслам, к терпению и мечтам. Моральный пример Мани, нашедшей силы, чтоб среди гибельных хлопот, забот и тревог быта работать и что-то успеть.

Много беготни, но хотелось бы сделать к празднику стихи.

Пробую перейти на размер, однажды испробованный, но не приведший еще к реальным результатам. Мне – чем теснее строка, тем лучше. Это, м.б., даже слабость моя.

Мы тыщи верст земли,

Завещанной отцами,

Вслед за войной прошли

С оглохшими сердцами.

Мы шли из боя в бой,

И в горький час разлуки

Не смели взять с собой

Протягивавших руки.

Дышала степь золой

И гиблой гарью хлеба.

И над родной землей

Чужое выло небо.

И страшный плач ребят

От самой шел границы,

И бабы всем подряд

С тоской глядели в лица.

Березы, тополя,

Сады, краса иная.

А все была земля

Своя, своя, родная[48].

8. XI Р.Т.

Из этой поездки в Москву увожу, по-видимому, не только примирение с Машенькой и удовлетворение, что кое-что успел по линии материально-хозяйственной, но и новое решение о работе, которая, даст бог, излечит меня от скуки и пьянства, – рассказы, которые я порчу в своих статейках, записываю впрок в тетрадках, разношу в газетном изложении.

12. XI Р.Т. Москва

Нет погоды, третий день живу «вне закона», с каждым днем кажется все бездарнее ехать поездом, тратить на это четверо-пятеро суток, тогда как даже вылети я через три дня, и то буду на месте скорее. С тоски начал разогревать строчки, с которыми приехал и от которых уже отказался было.

20. XI Р.Т.

Стихи закончил, находясь все время «на отлете». Читал в «Правде», понравилось, но день за днем стали «уточнять» по строчке, по словечку и губить. Впрочем, до сих пор не дали.

Третий день – новая тревога и неопределенность – разговор о «Красной звезде». Улетать, скорее всего, придется, без определенного решения и с уже необъяснимым, по обычному, запозданием. Тяжело, муторно, надоедно.

–

Война так велика, если взять хоть по одной линии от столицы до восточнопрусской границы, так велика от родного своего края до другого и от одного края до середины и от середины (Смоленск – рубеж – Витебск – Орша) до другого края, так много вобрала уже в себя погоды, природы, времен года и стольким, стольким не дала дойти даже до половины своей, что и мы, живые, вряд ли еще сознаем и т. д. Как бесповоротно мы постарели от нее, как много ушло, втоптано в эти годы.

И о многом (не самом ли главном?) уже нельзя начать говорить, не сказав вслух или мысленно: это было, когда война еще шла на нашей земле.

А обычный день войны нисколько не легче от того, что она названа уже идущей к концу.

–

Нужно добиваться назначения в «Кр[асную] зв[езду]», хотя это неизбежно обещает мне меньшую, чем в Красноармейке, свободу, и почти все сначала: поездки, писанье по заданию. А не плюнуть ли на все это и не улететь ли завтра?

21. XI Р.Т. Москва

Уважаемый писатель,

Пишет мне из-за Карпат

Мой взыскательный читатель,

Виды видевший солдат.

На страничке пишет кратко:

Мол, просил бы Вас учесть,

Что еще одна нехватка

В Вашей книге, дескать, есть.

В ней зима, а также лето

По порядку все воспето.

И герой, упреку нет,

Как положено одет.

Летом ходит в гимнастерке,

Тут, понятно, рифма: Теркин.

По зиме на нем шинель,

Тут – метель, а также – ель.

Есть и шапка, там где зябко

На конце другой строки.

Несомненно, это – ценно,

Но, товарищ, сапоги!

Сапоги, святая обувь,

Что служила до конца,

Не достойна ли особой

Песни в книге про бойца?..[49]

4. XII А.Т. – М.И. П/п 55563 – Москва (Горяевская открытка)

…День за днем откладываю написание письма тебе в ожидании пресловутой телеграммы – вызова. А ее нет и нет. Начинаю привыкать к мысли, что и не будет. Стихи в «Правде», говорят, были, но я не видел. Обстановка