Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

та, которую я тебе сообщала когда-то (о письмах)… Исаковский тоже, видимо, недотянул (рифмует, например, акации – эвакуации)[46]…

17. IX Р.Т. Смоленск

Наши за Шешупой. Впервые они оказались на чужой земле. И хоть земля есть земля, все ж они по-особому ощущали холодок окопа, сыпучие стенки его, локти и колени их касались окопных стенок и дна обыкновенной ямы в земле, в земле – не той. Три с половиной года шли они по земле, потрясенной ужасными толчками разрывов, изрытой и израненной. И то была все еще своя, советская земля. Они страдали, зябли, умирали – и то была все еще своя земля. Наносили немцам жестокие удары, но он хоронил своих солдат на нашей земле. Окружали его армии, выходили ему в тыл на десятки и сотни километров, и все еще была своя земля. Так она велика и так далеко проник враг в ее пределы. И была уже очевидна победа, но одно сердце уже не ………… <пропуск в тексте>, а все еще была своя земля, несшая тяжесть войны на себе.

И вот они были на чужой земле.

Земля, для которой война прошла, начинается с первого гребня крыши, починенной свежей нынешней соломой (соломенная крыша дачи Т. Манна – перекрывали через каждые три года, чтоб была свежей, – немец!).

Литовец, убирающий сено на дворе, где спали бойцы. Начал было и смутился как бы, не желая показать нетерпение.

Последний изгиб Немана, уходящего вправо.

Лявониха. Вновь и вновь я переживал свою большую дорогу от начала до конца. Гдe и когда я слышал этот чудесный мотив удали, озорства и т. д. Машина стояла минут 15, меняли колесо, я сидел слушая, как гудела изба на взгорке, как гармонист-виртуоз выводил петушиные обороты. Запахнувшись плащ-накидкой, я прошел в дом, двери были настежь. Плясали двое – ухарь-лейтенант в пилотке, которая чудом лепилась на его необыкновенно густой шевелюре с чубами врозь, – и девушка в военном. Голенища сапог были широковаты для ее стройных, хоть не тонких икр, а юбка чуть тесновата для крепких бедер. Лицо ее было возбужденно, она зажмуривалась как бы от смущения, но плясала с упоением, видимо, ей нравилась и пляска, и этот лейтенант, что был под пару (нашивка о ранении) – шов разойдется…

В углу – боец под шум и грохот веселья с напряжением говорил, говорил, не было слышно ни слова, но жесты были так выразительны, что я наверняка знаю, о чем говорил этот солдат-тактик. Он делал обеими руками манящие движения (сюда, сюда), потом быстро сгибал клешнями и сводил их вместе с усилием, мол, не так просто, потом быстро взбрасывал руки со сжатыми по-особому кулаками, и торчком, торчком месил то пространство, что было обозначено сведенными вместе ладонями. Улыбка зачарованного на лице слушателя поляка – солдата русской армии.

Так с этим мотивом Лявонихи, который звучал в ходе машины, улавливался в ритме движения и не покидал меня, я въехал на земли самой Белоруссии.

Я был в этих местах и тем, кто уже вернулся домой, и тем, кто придет сюда, и тем, кто сражался за нее, будучи родом из иных мест. И т. д. Родная земля.

18. IX Р.Т. Смоленск

Полоса белорусских лесов и полей, тишина тыла. Вырубки по сторонам дорог, леса, опустевшие и подобревшие. Там ни одного немца, пожалуй. Не слышно историй насчет укрытия немцев. И, наоборот, во многих семьях документы и прочее о помощи нашим в 41-м г.

20. IX Р.Т.

Вчера ездил в Загорье с трезвым решением выполнить задуманный круг, но без обольщений чем-либо.

Гордеич и Федосеич (Диалоги)

Хлебные скирды, молотьба.

Дети у школы.

Загорье, усадьба.

Мих. Мартынович и Фруза (скрытая нежность обоих друг к другу – потеряли двух старших детей, перестрадали бог весть что, оба калеки).

– А там, как я посмотрел, там, извините за выражение, я скажу прямо, по-деревенски, там – кошмар!

21. IX М.И. – А.Т. Москва (с оказией)

…Нужно поздравить тебя с новым орденом (Отеч. войны I степени). Не знаю, дошел ли этот слух до тебя. Но это точно. Орден этот утвержден тебе по Юго-Зап. фронту. Сообщил Гроссман, который видел приказ…

26. IX Р.Т. Каунас

Поездка в Загорье

(План-набросок очерка)

Вступление

Утро в литовской усадьбе, где еще слышна стрельба, но война уже далеко. Хозяин.

Наши за Шешупой. И уже далеко позади остался фронт и прифронтовой город, а мысль не могла оторваться от этого события, как ни мало оно.

Первый свежекрытый соломой гребень.

Ездовой с печкой. «Надо!» «Лявониха!»

Западная Белоруссия. В польской семье. Одна из забытых историй 41 года.

Линия зимней обороны. «Как будет после войны». Но сколько этих линий. Война умирает постепенно, а началась сразу (?).

Дед с трубкой из противотанкового снаряда и в штанах из немецкого маскхалата.

Смоленск (?).

Загорье. Две семьи – родня и соседи.

15. Х Р.Т.

Опять выход из пике, затянувшегося в связи с поездкой в части. Всюду – гость, всегда угощения. В этом походе, как всегда. Хорошее в том, что почувствовал необходимость и охоту продолжать Теркина и просто повидал много интересного: русские люди допетровского переселения (староверы), августовские леса, в которых при всех их замшелости и обманчивой девственности угадывается недавнее прошлое – окопчики и т. д. Мог бы по настроению писать еще балладу о матери, сберегшей детей (м.б., для Дома, м.б., так). Письмо Маши с поздравлением (орден «по Юго-Зап. фронту»)… С волнением просмотрел средненький спектакль «Без вины» <виноватые> с хорошей Кручининой. Боже, что чего пропущено!

18. Х Р.Т.

Чтение. Серия награждений и омовений. Чувство близкой главы Теркина и опасности, что день за днем вылетают зря. Одни голенища для яловых сапог вошли в целую главу, м.б., Айхенвальд – о Толстом (не читал раньше, оказывается, все это знаю о Толстом и мог бы примерно так же рассыпаться). Мысли о книге «Поездка в Загорье», м.б., и назову по-другому, но писать буду обязательно.

21. Х

Вчера сам разматывался клубок давнего замысла «возвратной» главы:

– Хорошо иметь в догадке

Ту примету на Руси,

Что в дому, где бабы гладки,

Там напиться не проси,

Там воды не будет свежей.

Почему? А потому —

Норовят ходить пореже,

Держат теплую в дому.

– Пейте, пейте на здоровье,

Коль понравилась вода,

Жаль, по вашему присловью

Видно, так уж я худа.

– Нет, не так, а так – в порядке,