Зорич - Марина В. Кузьмина

Тихо, как мышка. Одна ладонь под щекой, вторая крепко зажата коленями подтянутых к животу ног. Димка спал, разбросав по сторонам крепкие ноги и сжатые кулачки. «Такая кроха, а уже с характером!» — усмехнулся довольно Зорич.

В наступившей тишине — оркестр взял паузу — в комнату через раскрытое окно ворвался дружный стрекот сверчков. Сон ушёл. Есаул, сев в постели, нащупал пальцами ног туфли, накинул на плечи, стянув со спинки кресла, халат. Взял трость и, прикрыв окно, прихрамывая, пошёл к выходу. Спустившись со ступенек на хрустнувшую под подошвами, присыпанную осколками ракушек дорожку, пошёл к летнему домику. Полная луна над головой, чуть ближе к горизонту, ярким светом своим создавала иллюзию дня, но чуть голубоватым, навевающим дрёму, лишающим воли и сил, будто зазывающим в никуда, где всё вокруг — без полутонов и красок. Вдыхая свежесть, напоённую ароматом ночных цветов, тихо брёл Зорич по сонному саду, прошёл, не сворачивая, тропинку к летнему домику и, будто приглашённый вновь заявившим о себе Штраусом, повернул в ту сторону. Пробравшись сквозь заросли кустарника, подошёл к решетчатой ограде — границе двух владений. Впереди, в нескольких десятках саженей, ярко освещённый первый этаж громадного особняка. Над ним тускло поблёскивали окна ещё двух. Над высоким цоколем в обе стороны от лестницы тянулась веранда с хорошо видными есаулу столами. С веранды, через настежь распахнутые двери, был виден зал и мелькающие людские фигуры. Внизу лестницы — фонтан и какие-то статуи, от которых веером в сторону Зорича тянулись дорожки с аккуратно подстриженными кустами. Видимость была отличная, не мешали даже густые заросли вдоль ограды с той стороны. Есаул всматривался в лица людей, сидящих за столами, и досадливо морщился: детали было не разглядеть. «Интересно, Александр привёз ли сюда из дома мой цейс? Он был бы здесь очень кстати», — подумал есаул и насторожился: в отхлынувшей волне звуков послышался неясный шорох где-то рядом. Евгений Иванович затаил дыхание, вслушиваясь. Тишина, только едва различимый гомон людей на веранде дома. Должно быть, кошка, решил есаул. И тут же, заглушая людскую разноголосицу, поплыл нежнейший хоровод звуков.

Робкий, едва различимый шёпот не то флейт, не то свирелей сменился плавным накатом, волна за волной, плачущих скрипок, апофеозом, где-то на гребне девятого вала, когда дрогнуло сердце Евгения Ивановича, как-то разом, сразу, за последним вздохом смычка, резко по ушам — тишина. И тут, когда счастливая слеза едва не скатилась со щеки очарованного Зорича, чья-то рука коснулась его плеча, и очарование сладостных минут полусна, полудрёмы скомкала удивительно некстати, противная скороговорка Семёна Ивановича:

— Евгений Иванович, бинокль не желаете?

«Чёрт бы тебя побрал!» — подумал Зорич. И, поблагодарив, зашарил окулярами по веранде.

У распахнутых дверей зала стояла группа из пяти-шести молодых людей, о чём-то наперебой беззвучно говорящая и отчаянно жестикулирующая. «Что это их так взволновало?» — без интереса подумал Евгений Иванович. Чуть дальше, в глубине веранды, за столом сидели четверо. Один — неимоверно тучный и, должно быть, высокий. Ближе из четвёрки — трое: женщина, кокетливо одетая, лет сорока, отметил есаул, и двое мужчин. Один, должно быть, муж, подумалось Евгению Ивановичу: уж очень по-свойски тот прижал руку женщины, лежащую на столе, двумя руками. Другой, напряжённо выпрямившись, задрав подбородок, что-то беззвучно выкрикивал, тряся головой совсем по-петушиному. «Э-э-э-э, да это же, надо думать, дела сердешные», — мелькнуло в голове Евгения Ивановича. И, усмехнувшись, вгляделся в женщину попристальнее. Та, жеманно выпятив губы, ярко напомаженные, метала, отвернув голову от мужа, пламенные взгляды из-под полуопущенных век на бесновавшегося. «Хороший, однако, цейс у Семёна Ивановича!» — отметил есаул и повёл им дальше. Через два незанятых стола — две женщины в годах, но не желающие стариться и знающие меру в попытках омолодиться, за которыми перебор вызывает не тёплое сочувствие, а горькую усмешку. «Умницы», — подумал есаул, понимающе отметив не переходящие грань наряды подружек. «Интересно, — подумал есаул, — что за событие отмечает хозяин?» Молодые же люди, сдвинув два стола, заставленные бутылками, увеличили свою компанию несколькими девушками и, подустав жестикулировать, вели себя поспокойнее.

— Евгений Иванович! — жарко задышал в ухо сыщик, заглушая музыку. — Видите вон того толстяка? Это и есть Зотов.

— А остальные, кто они?

— Вот тот слева, похоже, его работник. Справа в голубом кителе жандармский чин. Проследим, узнаем, в зале есть наши люди.

— А тот, что к нам спиной?

— Пока тоже не знаю, — с заминкой ответил Семён Иванович.

«Вот как?! — удивился есаул. — Даже так?! У тебя что, Семён Иванович, глаза подсели? Даже отсюда вижу — Домницкий это, мил друг! Это вздёрнутое правое плечо, привычка держать голову набок, правое ухо более оттопыренное, и этот вздёрнутый кок! За что же ты меня так не уважаешь, любезный Семён Иванович, или это Корф говорит твоими устами? Но ты бы тогда не предложил мне к случаю свой бинокль», — эти мысли молнией мелькнули в голове Евгения Ивановича, когда, делано зевнув, он вернул бинокль, сказав непринуждённо:

— Пойду-ка я досыпать. Разбудили меня вальсы Штрауса, вспомнилось прошлое далёкое, жизнь столичная.

Едва различимый в темноте Семён Иванович понимающе закивал головой. Похрустывая ракушками, есаул побрёл к дому. Думалось докучливо: «Если Корф свяжет в один узелок Зотова и Домницкого да вспомнит ещё Диану с Муром, это будет что-то! Надо будет сказать Фролу, чтобы Ядвига не проявляла интереса к лесопилке. Тот налёт на рудник, то похищение — дело Зотова и поляков. Ведь неспроста такое количество золота собрали там. Без хозяина не обошлось. Всё было продумано, и если бы не стало известным, что золото прятали в отвалах, расследование тянулось бы по-прежнему — ни шатко ни валко. А теперь? Если Корф узнает о связи Домницкого и Зотова, им не отвертеться. А если узнает от Ядвиги или от филёров о том, что знаем мы с Фролом, он всё поймёт, старый лис! Разве что Домницкий со своими парнями подсуетится. Тут уж и мне не надо зевать». Думая так, дошёл не спеша до дома и у порога уже, плюнув, вспомнил, что трость оставил в кустах. Долго не мог уснуть, сон пришёл даже не с первыми петухами.

На следующий день после завтрака, когда есаул играл с сыном в кубики, заявил о себе Фрол Иванович, раньше, чем об этом доложила Маруся. Евгений Иванович знал, что это он, когда запахи ваксы и одеколона «Жасмин» поплыли по дому.