Зорич - Марина В. Кузьмина

— А на кой они хрен нам? С ними, едрёна корень, не выпьешь даже!

Осмелевшая Колокольцева захохотала насмешливо. Загоскин престрого глянул на неё, прихлопнул ладонью папку с бумагами, и та притихла. Осмыслив назидательный жест начальника, Лукин поправился:

— Я это к чему? Иногда вот страх как на откровенность надо вывести, а без этого, — постучал пальцем по кадыку, — хренушки, как ни старайся.

Дружно согласились. Потом каждый рассказал что-нибудь своё. Развеселились было, но Загоскин, посмотрев на часы, сказал строго:

— Обед уже. Все свободны.

Задвигав стульями, договаривали уже каждый своё на ходу.

Глава двадцать пятая

Пожелав покойной ночи и проводив поцелуем Аннушку и непокладистого, с уже наметившимся, требующим уважения, мужским характером Димку, желавшего провести остаток вечера на диване вместе с едва отбившимся от его посягательств родителем, Евгений Иванович, с облегчением вздохнув, взял в руки ворох парижских газет, принесённых братом в прошлый визит. Просмотрев наскоро, посетовав на ничтожное знание французского и устав бороться с наступающей дрёмой, есаул отложил газеты, сдаваясь, зевнул и закрыл глаза. Уснул, должно быть, сразу, без тягостных раздумий на темы, которыми мучают нас ночные кошмары.

Однако пробуждение случилось с чувством, будто и сна не было, только что глаза закрыл — и тут же Аннушка трясёт крепко за плечо, смотрит, наклонившись вниз к нему, и говорит странно спокойным, но каким-то чужим голосом:

— Евгений, ради бога, проснись! Мы горим. Нас подожгли, на дворе какие-то чужие люди.

Есаул пришёл в себя сразу, встав, развернул Анну за плечи лицом к спальне, сказал:

— Иди к сыну. Не бойся. Я всё улажу.

Снял с ковра на стене кинжал с тяжёлым клинком и длинную шпагу, и, как был, в халате и лишь надев домашние туфли, прошёл коридором, и ткнул наружу входную дверь. Понял: чем-то подпёрто снаружи. В окне, озарённые пламенем, маячат, не скрываясь, какие-то люди. Метнулся на кухню, к двери во двор, которой пользовалась прислуга. Не почувствовал даже радости — не заперта. Распахнув, выскочил наружу. В лицо пахнуло дымом. У угла дома человек, держа в руках какую-то посудину, поливал стену. Обернувшись на стук открывшейся двери, бросил бидон, выхватив из ножен большой кинжал, пошёл навстречу. «Керосин», — подумал есаул. Привычным на Дону, освоенным ещё в детстве приёмом отбил руку противника вниз и в сторону и ткнул шпагой. Всхлипнув, человек мешком осел на землю.

Горел сарай, пристройка дому. Подожжённые снизу доски лизали языки пламени, поднимались вверх и гасли в чёрном небе роем мятущихся искр. Было светло, как днём. Есаул с давящей ненавистью подумал: «Слава богу, вас всего трое!»

В тишине, нарушаемой лишь потрескиванием горящих досок и гулом набирающего силу пламени, они стояли, внешне спокойные, и будто не проявляли интереса к происходящему, даже, как показалось Зоричу, с ленцой о чём-то переговаривались. «Бывалые», — сжав зубы, подумал он. Двоим лет до сорока, крепкие, плечистые. Третий совсем мальчишка, подумал есаул. «С тобой не будет мороки».

Сделав пару шагов навстречу, негромко свистнул. Молодой, резко обернувшись, вскрикнул и отпрянул в сторону. Двое, не торопясь, о чём-то коротко переговорив, двинулись к есаулу. Метнувшемуся вперёд молодому одетый в светлый бешмет что-то сказал, и тот по кругу пошёл в сторону. «Зайдёт со спины, если получится, — подумал есаул. — Ну-ну, давай».

Выхватив из ножен чуть изогнутые клинки, что-то гортанно крикнув, кровники кинулись с двух сторон. Зорич метнулся в сторону, от заходящего со спины молодого и так, что один из нападавших, с выбритой, отсвечивающей синью пламени пожарища головой, с красивой, аккуратно подстриженной бородой, оказался впереди другого, в светлом бешмете. Есаул молниеносно, едва не грудь в грудь, кинулся к нему, шпагой прижал шашку к телу противника, почувствовав едкий запах черемши от его дыхания, вогнал лезвие кинжала в его бок и тут же метнулся в сторону, помня, что другой сзади. Но тот оказался проворнее — резкая боль пронзила спину. Есаул наугад наотмашь хлестнул шпагой кругом в сторону молодого. И почувствовал по отдаче в кисть — попал. Отскочив в сторону, едва успел оглядеться. Третий, со свистом рассекая воздух мелькающей то справа, то слева шашкой, насел на него. «Похоже, — отбивая беспорядочные удары, подумал есаул, — от тех двоих ему мало толку». Бритоголовый, прижав согнутую в локте руку к телу, наклонившись, пытался зажать в кулаке лежащую у ног шашку. «Хорошо я тебя достал, — подумал есаул, — теперь от тебя мало проку». Молодой, сняв рубаху, пытался завернуть ею голову, вытирая обильно заливающую лицо кровь. Отвоевались — убедился есаул и, расслабившись, почувствовал боль в левом бедре: тот успел зацепить его концом шашки. Некрасиво выбранившись, Зорич, отбивая удары, попятился в сторону садовых деревьев, от брызжущего искрами сарая, заметил краем глаза появившуюся вдруг фигуру хозяина соседнего дома, с которым иногда перекидывался парой фраз при встрече. В ночном колпаке и трусах до колен, с длинным багром в руках. Осмотревшись, он, обойдя сидящего с опущенной головой бородача, стал деловито растаскивать багром горящие доски сарая.

«Надо тушить, пора кончать!» — решил есаул.

Долго ждать не пришлось. Кровник, весь в крови от порезов, в заляпанном пятнами бешмете, устав, провалился: шагнув в сторону отскочившего есаула, он потерял равновесие, не успел потянуть к себе шашку и тут же, пропустив укол под ключицу, рухнул на землю. Зорич, бросив оружие, кинулся к двери. Навстречу ему через калитку во двор хлынули толпой казаки с баграми, верёвками, вёдрами. Подкатила, тарахтя колёсами по булыжникам дороги, тяжело гружённая большой бочкой водовозка. Помогая оттаскивать припёрший дверь обрубок бревна, Фрол Иванович, сразу оценив всё, спросил лишь:

— Сколько их?

— Четверо, — морщась от боли, ответил есаул.

— Все здесь?

— Да, здесь. Займись ими, Фрол Иванович.

Аннушка в детской, распахнув створки окна, закрывала кроватку мокрой простынёю.

— Как он? — откинув портьеру, выдохнул есаул.

— А что ему? Спит. Весь в тебя, — натянуто улыбнулась Анна и разрыдалась.

Успокоившись, отстранилась от есаула, потянула за руку:

— Пойдём лечиться, а то кровью истечёшь. А халат-то какой был, жалко.

Дождливое лето помогло сохранить жизнь дому. Сарай, стоявший