Люди удачи - Надифа Мохамед

океана, далеко от Австралии, Африки или Индии. В тот момент его не было в машинном отделении, альхамдулиллях, но грохот взрыва разнесся по всему кораблю. Их здорово потрепало во время долгого тропического шторма, дождь и волны хлестали палубу, в проходах начала подниматься вода, котлы работали на полную катушку, пока они пытались прорваться. Только когда шторм начал утихать, механики спустились, чтобы оценить неисправность в третьей топке, о которой кочегары доложили раньше. Механики возились с ней меньше часа, как вдруг в трубе гулко бухнуло. Судно перешло с полного хода на вялый, а затем винты вообще прекратили вращаться, вдали от какой бы то ни было помощи. Слышно было, как капитан часами орет на бедных механиков: «Черт!», «Вашу ж мать!» и «Какого хрена вы натворили?» – но все напрасно. Они все равно ничего не сумели бы поделать без замены турбины. И не могли придумать временного решения, чтобы добраться до какого-нибудь порта, – только ждать, когда на судне того же типа привезут турбину. Взбешенный капитан надавал черной работы всем независимо от ранга – подметать, полировать, мыть, чинить, чистить изнутри остывшие котлы, – но корабль только что вышел из сухого дока и был хоть и старым, но содержался в порядке. Четырехчасовые вахты с чередованием работы и отдыха наступали и проходили, а заняться было почти нечем.

Океан смягчился, но словно издевался над ними, слегка подбрасывал судно, дергал за якорь. Время остановилось, и по ночам, когда на пароходе гасили все огни и мимо не проходили другие суда, голова начинала странно кружиться от того, что небо и море были неотличимы. Махмуду казалось, что он может быть кем угодно, в любом времени и месте, даже в самом начале истории. Дыхание космоса и глубина океана напоминали ему о собственном ничтожестве и незначительности человечества в целом. Почти каждую ночь проходили метеорные потоки, иногда звезды падали так низко, что видно было, как они искрятся в атмосфере, и он, запрокинув голову, подолгу следил за их танцем. Первый помощник палил в созвездия сигнальными ракетами, предупреждая проходящие корабли о своем в остальном незримом присутствии.

Залитая солнцем палуба «Гленлайона» превращалась в городской парк, где мужчины с обнаженными торсами читали, играли в крикет и позировали перед объективами «Кодаков». Границы между рангами стирались, начальство садилось играть против виртуозов домино или карт, кем бы они ни были – подручными на камбузе или кочегарами. Так Махмуд впервые прочувствовал на борту судна подобие равенства, не ограниченного его спальным местом или машинным отделением. Однажды вечером по пароходу поползли шепотки, что на следующий день ожидается визит Нептуна, который проведет обряд посвящения для «головастиков», впервые пересекших тропик Козерога. Махмуд сообразил, что он ведь тоже «головастик», новичок по сравнению с опытными морскими волками, уже пересекавшими экватор, линию перемены даты, нулевой меридиан и тропики Козерога и Рака. «Гленлайон» как раз находился на линии и дрейфовал вдоль нее.

Ничего подобного он в жизни не видел. Экватор он пересекал много раз, и все было спокойно, а теперь судно превратилось в плавучий сумасшедший дом. После завтрака появился царь Нептун, поднятый с помощью лебедки из бокового иллюминатора с нижнего яруса и облаченный в длинную хламиду из синей сети. При нем были корона из фольги, трезубец и длинная ватная борода. Узнать, кто он такой, в этом наряде было невозможно, и капитан отдал честь и передал ему командование судном. Бурулех, костлявый кочегар-сомалиец лет пятидесяти, прибыл следом за Нептуном, восседая на плечах дюжего матроса-латвийца. Как самому старшему на борту, Бурулеху доверили роль Дейви Джонса; две стальные вилки на его голове изображали рога, тряпки, подложенные сзади под рубашку, – горб, брюки были украшены рыбьими головами и водорослями, лицо ему напудрили, губы начернили. Третьим в этой причудливой компании был толстяк старший стюард в платье из посудных полотенец и парике из швабры, с красными от пищевого красителя губами и сбритой щетиной. Под музыку одного из матросов, играющего на аккордеоне, царь Нептун вызвал с десяток «головастиков», а потом поручил Дейви Джону придумать им задания, которые они должны выполнить, чтобы пройти обряд посвящения и вступить в матросское братство.

Фантазия у Бурулеха оказалась дьявольской. Махмуда и остальных он заставил делать сотню отжиманий, а потом – искать в корыте, полном овсянки, размокшего хлеба, объедков сосисок и бог весть чего еще, спрятанную на самой глубине монетку. Новичков в испачканных и мокрых рубашках затем заставили выпить какое-то бурое снадобье, отдающее запахом душевых кабинок, и окунули в бочки с подкрашенной зеленым морской водой. Махмуд выдержал испытание последним, так как передумал пить непонятную жидкость, но Бурулех подставил ему подножку, пока он бежал к бочкам, и вылил ему стакан прямо в рот. Махмуд отбивался на скользкой палубе, смеясь и бранясь на сомалийском, но Бурулех, которому новая роль придала сил, отпустил его, только когда неизвестная жидкость оказалась выпитой.

Грязная была затея и в то же время веселая. Они словно стали детьми, не думающими о ранге, цвете кожи, жалованье или зависти. Каждый был просто человеком со смеющимся ртом, работающими мышцами, глазами, повидавшими всякое, и сердцем, способным как любить, так и ненавидеть.

Надо было им остаться там навсегда. Дрейфовать вблизи дна планеты. Забытыми. Недосягаемыми для всего мира. Он женился на Лоре перед самым отплытием на «Гленлайоне», но, если бы он так и не вернулся, может, жизнь сложилась бы лучше у них обоих.

– Начальник тюрьмы устроил тебе встречу с магометанским священником, он будет здесь в полдень. – Перкинс отсчитывает тринадцать карт, начиная игру в рамми.

– Шейх Исмаил? Или Шейх аль-Хакими? – Махмуд собирает свою сдачу одной рукой и стучит картами по столу, выравнивая края.

– Я, к сожалению, запомнил только, что он шейх.

– Напрасно он обращался, неважно, к кому из них. Им плевать на мою шкуру и душу. Их приведут в комнату для свиданий?

– Нет, прямо сюда, на случай, если ты захочешь помолиться вместе с ними.

Махмуд оглядывается по сторонам, видит переполненную пепельницу и свою койку с дешевым серым одеялом и засаленной подушкой.

– Здесь слишком грязно.

Перкинс окидывает взглядом камеру.

– Я еще и не такое повидал, но, если хочешь соблюсти приличия, можешь навести порядок. – Он улыбается.

Так Махмуд и делает, отложив карты. Он не желает, чтобы кто-нибудь из йеменцев видел, как низко он пал, он не даст им повода позлорадствовать и сообщить остальным, как плохо живется сомалийскому вору. Встряхнув постель, он оправляет ее поверх матраса. Тарелку с хлебными крошками и пустую эмалированную кружку он переставляет на стол,