"Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

– И че?

– Да пошел он… Будет нам теперь мозги парить, что осознал, что хочет искупить. Неделю бы назад полоснул бы по своим из чего-нибудь скорострельного, так я бы проникся. А то сидит тут, с тряпкой на запястьях, и мозги нам парит.

– Угу…

Командир взвода вздохнул и начал подниматься. Синхронно с ним начали подниматься и почти все остальные разведчики: Петрищев, Федотин, Иванов, Сивый, Дмитриев, Петрова со своим верным хвостиком, Геннадьев, Смирнов, потом еще человек десять. Каждого Николай знал и по именам, и по позывным, как в отряде и его взводе вежливо именовали клички. Они же были Петя, Фродо, Кениг, Сивый, «Тащ кап-лейтнт», он же Злющий, за ними просто Снайпер с не имеющим никакого прозвища напарником, Крок, Питер… И он сам, доктор, который «док», «Тащ лейтнт» и Нож, – вот в такой последовательности.

Иванов-Кениг и Крок нехорошо осклабились, Сивый и несколько других посмотрели совершенно равнодушно, охотник Илья сплюнул себе между ступней.

– Ну и стоило мне ноги топтать, блин?.. Я-то думал…

Разочарование в его голосе было совершенно очевидным, и Николай снова почувствовал то странное чувство, что он упускает что-то важное, лежащее на поверхности. Это же было сказано, это же прозвучало вслух, при всех, ну? Ощущение было острое и давно знакомое. Еще с медицины, с больниц, со студенческих циклов «внутренних болезней», со старого учебника синдромальной диагностики Роба Хэгглина. Один из десятка параметров развернутого биохимического анализа крови, по которым устало скользишь глазами в конце длинного рабочего дня. Одно или два из тысяч слов, которым киваешь, когда больной описывает тебе свои боли там и тут; один из полусотни оттенков в рентгенограмме. Ну?

– Эй, ты! Сколько таких было? Кто, ты говоришь, странно себя вел?

– Не знаю… Много. Каждый пятый, может быть.

– Крок, он твой.

– Ы-ы…

Охотник отвернулся рывком. Обидно ему, ясное дело. Остальные не стали, и сам Николай не стал. Обычное дело. Патроны слишком ценны в их краях, чтобы расходовать их по-глупому.

– Тридцать хватит?

– Сорок! Минимум!

Во-во, эти про то же. У охотника был СКС – самозарядный карабин Симонова, который ел те же самые патроны 7,62 39, что и старые «калашниковы». Бог его знает, этого Илью, где он взял СКС: выглядел карабин серьезно потертым, – значит, не в почетном карауле служил.

Расстались они как-то быстро: обе стороны явно считали, что зря потеряли время. Николай двигался там, куда его поставил комвзвода, делал все, что нужно, а сам мрачно и рассеянно продолжал думать. То, что сказал покойный зондер под самый свой конец, тоже вызывало смутно знакомые ассоциации. То ли он что-то такое похожее проходил еще в институте и прочно потом забыл, то ли… От всего этого он злился все больше, это отвлекало и раздражало. Особенно на фоне смертельной усталости, недосыпа, голода и вообще перманентной злости на все окружающее.

Уже к восьми утра в небе повис знакомый стрекот, потом вдалеке начало гудеть сразу с нескольких сторон. Было ясно, что они потеряли лишние 20–30 минут совершенно глупейшим образом. Повезло с погодой – дул довольно сильный ветер, да еще и порывистый. И все небо было в облаках. Да, в этих краях такое нон-стоп с октября по апрель включительно. Но сейчас это особенно к месту: беспилотник даже не удалось увидеть – он быстро делся куда-то сам и больше не вылезал. Большая модель выдержала бы и такой ветер, но этот, судя по звуку, был явно легким – ротного или батальонного уровня.

К десяти с небольшим комвзвода подтянул к себе все четыре дозора и сообщил нехорошую новость: ядро отряда в очередной раз пощипали с неба, а потом, очевидно, начали обкладывать все плотнее и плотнее. По сравнению с последним, относительно спокойным днем, дела были плохи. Командование пришло к выводу – кто-то им явно плотно сел на хвост. Разведвзвод был одним из немногих козырей отряда, если не последним к этому дню. Было ясно, что дела идут худо, однако это случалось не в первый раз, и они уже знали, что делать. Сомов расстелил самодельную карту, и минут пять сидел над ней с двумя другими офицерами и двумя самыми опытными своими разведчиками. Остальные, включая измучившегося от попыток вспомнить старые лекции Николая, использовали эти минуты по прямому назначению – легли и вырубились. Сориентировавшись, старший лейтенант поглядел на часы, на небо, на своих людей. Выругался и молча поднялся на ноги. Так же молча его разведчики начали приводить себя в порядок и поднимать товарищей.

Доктор столкнулся глазами с Викой – та посмотрела на него, как на пустое место, и продолжила шепотом общаться со своим парнем. Совершенно машинально он проверил крепление штыка – и поймал взгляд того же Крока, который рядовой Геннадьев. Очень понимающий взгляд, очень знакомый. Оба скалились друг другу, как две давно знакомые собаки – дворовые, не домашние. Привыкшие к дракам без правил, не раз дравшиеся рядом. Николай знал, что сейчас будет, как это знали и все. Гонка по пересеченной местности. Может, передадут одну или две ориентировки от штаба, если не откажет связь. Может, случится выход на хвост какой-нибудь преследующей ядро отряда пешей группе – или, наоборот, засада на идущую в охват мобильную группу. Короткий, злой, интенсивный огневой бой. Иногда непосредственно переходящий в ближний – теоретически выгодный разведвзводу, основу вооружения которого составляла легкая стрелковка. И уровень подготовки большинства бойцов которого допускал такое. А настрой даже и приветствовал. Теоретически, ага. Если абстрагироваться от того, из чего он складывается, как оно бывает. После ближнего боя люди реально сходят с ума, но почти все они и так были тронутые, так что, в принципе, какая разница?

– Давайте, славяне! Дружно!

Взвод ответил своему командиру невнятным угрожающим ворчанием, рычанием, опять же почти как свора псов. На окружающих его лицах Николай увидел то, что на секунду сделало его счастливым: если во всем этом возможно хоть какое-то счастье. Он был здесь свой. Он был таким же, как они.

И ровно в этот момент уже давно висевший где-то на границе слышимости свистящий вой начал резко, тяжело нарастать. Показательно, что никто не задумался ни на один момент, и команда старшего лейтенанта – тут же продублированная трижды – была совершенно ненужной. Все попрыгали, попадали в стороны, рассредоточившись как это только было возможно за остававшиеся им мгновения. Уставили в серое небо бесполезные стволы. Реактивный самолет пронесся ровно над их распадком; как показалось сжавшемуся в комок в ожидании неизбежной предсмертной боли Николаю – на высоте в считаные десятки метров. Снизу он был выкрашен в темно-темно-синий цвет с более светлыми на этом фоне пятнами. И тут же, даже менее чем через одну секунду, за ним и чуть в стороне прошел второй такой же.

– Наши!!!

Вот такого вопля они не слышали уже давно. Орать, реветь, выкрикивать что-то они не могли – не привыкли, потому что всегда было нельзя. Но даже привыкшие говорить на выходе, в поле, мало и тихо – теперь они не сдержали себя, почти никто. На обеих плоскостях жутких, смертельно опасных машин, способных прихлопнуть их всех походя, были вырисованы четко различимые красные звезды с белой окантовкой – с детства знакомая эмблема.