Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдональд Фрейзер

– Смышленый инджин – был его вердикт. – Видит далеко и ясно. Индейцы исчезнут, когда исчезнут бизоны, а это неизбежно, учитывая весь этот новый народ, что валит на Запад. Мне не больно-то жаль апачей – у них черные сердца, и ни одному из них я не верю ни на грош. Как и ютам. Зато меня охватывает печаль, когда думаю про племена прерий – их цивилизация сожрет. Но я хотя бы этого уже не увижу.

Я заметил, что страна так обширна, а индейцев так мало, и, может быть, даже при наплыве переселенцев останется достаточно места для племен. Он улыбнулся, покачал головой, и произнес фразу, которая намертво засела у меня в голове, поскольку время подтвердило ее истинность.

– Одному инджину требуется для жизни целая уйма земли – больше, чем миллиону белых.

В позднейшие годы мне частенько приходилось слышать – из уст солдат, по преимуществу, – что Кит Карсон был слишком «мягок» с индейцами, и это правда, хотя в то же время собственными руками истребил больше краснокожих, чем эпидемия холеры. Но всегда в порядке самообороны или в отместку за грабительские набеги и убийства. Правда в том, что, как и большинство фронтирщиков, Кит был мягок со всеми, если под мягкостью понимать дружелюбие и честность. Он понимал, что даже равнинные индейцы бывают жестокими, извращенными и подлыми – как и дети, и обращался с ними соответственно: строго, но с гораздо большей – чем они того заслуживают, с моей колокольни глядя – симпатией.

Спора нет: краснокожие платили ему взаимностью, и даже противники уважали Карсона и восхищались им. По пути нам не раз встречались выехавшие на весеннюю охоту отряды различных племен, а по мере приближения к Ларами индейских стоянок и деревень становилось все больше, поскольку форт представлял собой такой же срединный пункт для прерий и Скалистых гор, каким Бент служил для земель юга. Это был большой перевалочный узел для переселенческих караванов и рынок, на котором племена северных равнин обменивали шкуры на европейские товары и выпивку.

Мне казалось, что я вполне познакомился с индейцами прерий по пути из Индепенденса, но все прежние встречи не шли ни в какое сравнение с тем количеством и разнообразием, с которым столкнулся здесь. В памяти моей с того времени сохранилась целая серия ярких зарисовок. Вот группа охотников-пауни: они голые по пояс, в длинных штанах типа леггинов синего или красного цвета, и выбриты налысо за исключением скальповой пряди, торчащей, как петушиный хвост. Вот кроу в нарядных рубахах и пернатых головных уборах такой длины, что свисают у мустангов по бокам. Вот шаман арапахо с причудливой прической с вплетенными в волосы пластинами, выступающими из головы на манер рогов; он пританцовывает в трансе, водя руками, окровавленными от нанесенных себе самому ран, а за ним тянется шайка последователей, размахивающих шестами, украшенными лентами и распевающими гимн. Вот воины черноногих с копьями с пучками цветных перьев и маленькими щитами на руке, в кожаных шапочках и добрыми двумя десятками ниток бисера вокруг шеи, – прямо как наши помешанные на драгоценностях вдовушки, только с крючковатыми носами, – выставляющие напоказ свой жемчуг. Вот шошоны, которые запомнились мне благодаря своим уродливым физиономиям и одеждам из цельной шкуры медведя и мордой зверя вместо капюшона. Вот фоксы с огромными бисерными серьгами и таинственными фигурами, нарисованными на груди и на спине.

И повсюду, как казалось, целые тучи сиу во всем многообразии племен и кланов, которые Карсон распознавал по одному внешнему виду. Одна многочисленная шайка ехала с нами большую часть дня. Мне становилось совсем не по себе, когда я смотрел на добрую сотню высоких, меднокожих скотов, окруживших нас со всех сторон. Лица под короткоперыми головными уборами размалеваны, голые торсы подставлены лучам летнего солнца, поперек седла ружья или луки с копьями. Эти ребята носили имя, сделавшееся ужасом северных прерий – оглала. Но глубже всего врезалась мне в память картина длинной вереницы воинов: фигуры завернуты в одеяла, перья свисают с заплетенных в косы волос; они неспешно едут вдоль линии заката, не поворачивая голов, важные, как испанские гранды, направляющиеся на королевский прием в Эскуриал. Это были мои старые знакомцы – шайены.

Никто из индейцев не выказывал по отношению к нам ни малейших враждебных намерений, но были бы они так же дружелюбны, не будь с нами Карсона, я старался не думать. Кит обмолвился, что среди краснокожих начинается большое брожение. Они много лет торговали в Ларами, достаточно мирно, но после прошлогодней холеры, в эпидемии которой индейцы небезосновательно винили иммигрантов, в сторону катящихся по равнине летом пятидесятого года караванов все чаще обращались недовольные взгляды. И до 1849 года фургонов по дорогам двигалось немало, но их число не шло ни в какое сравнение с потоком, хлынувшим с началом золотой лихорадки. Мне приходилось слышать, что за пятидесятый год прерии пересекло более ста тысяч пионеров, и из того, чему свидетелем я был в Ларами и далее к западу, именно тогда племена равнин наконец-то осознали, что этот белый потоп поглотит всю их страну и ее обитателей.

Понимаете, будь вы кроу, арапахо или шайеном в эпоху до сорок девятого года, вы могли бы сидеть себе на холме и спокойно наблюдать, как какой-нибудь одинокий фургон плывет по прерии. Иногда это мог быть караван, проходивший от силы раз в неделю. С белыми путешественниками можно было торговать или напасть на них развлечения ради, угнать пару лошадей. Но по большей части их оставляли в покое, потому как какой от них вред: попортят разве несколько пастбищ вдоль рек Норт-Платт или Арканзас, да немного проредят добычу. Но индейцу достаточно было отъехать на несколько миль в сторону, чтобы найти землю, на которой не осталось следа колес, где бизоньи стада бродили в изобилии, где было полно дичи. Места хватало для всех.

После сорок девятого года все изменилось. Стотысячной толпе требовалось много мяса, дров и фуража. Сено окашивалось на многие мили по обе стороны тропы, на землях, казавшихся переселенцам ничейными, а бизоны и мелкая дичь истреблялись в невообразимых количествах. Трава уничтожалась под корень, и не в привычках белых было задумываться над тем, что может это означать для тех неподвижных фигур, сидящих на холме – которые по совместительству, кстати, являлись вороватыми опасными мерзавцами. Но окажись на том холме вы, в шкуре кроу, арапахо или шайена, наблюдающего, как этот неудержимый поток уничтожает прерию, от которой зависит ваша жизнь, и как с каждым годом он становится все обширнее, и как бывшее недавно любопытной новинкой превращается вдруг в угрозу, то что бы вы стали делать? В точности то, что сделал бы владелец поместься в Лестершире или фермер в Новой Англии, если увидел, как толпа шумных, самоуверенных чужаков проложила себе дорогу через его владения. Стали бы возмущаться, а когда станет ясно, что без толку? Ведь пришельцы даже не понимают, какой от них вред, а если бы и понимали, не обратили бы внимания. Что тогда? Я отвечу: лестерширский сквайр, фермер из Новой Англии, воин-«собака» шайенов или «лошадиная голова» кайова приняли бы единственно возможно решение – взяться за оружие.

Но летом пятидесятого племена все еще колебались, стоит ли им предпринимать какие-то серьезные меры против этого вторжения. Если время от времени они громили какой-нибудь караван, то делали это скорее потехи ради, чем для устрашения. Как уже говорилось, к нашему отряду отношение было более чем дружелюбное, а за день до прибытия в Ларами отряд сиу даже пригласил нас принять участие в празднике в честь удачной охоты на бизонов. Мы проезжали мимо них поутру, когда индейцы свежевали животных и разводили костры. Карсон, остановившийся переговорить, подходит вдруг ко мне и говорит со своей спокойной усмешкой: