Петр Великий. Ноша императора - Роберт К. Масси

Петр был большой охотник плавать по заливу между Петербургом и Кронштадтом. В хорошую погоду, когда над простиравшейся вокруг водной гладью голубело небо, светило яркое солнце, а волны с мягким шелестом ударялись о борт корабля, царь, взявшись за руль, забывал обо всех тревогах. Когда он проплывал вдоль береговой линии, взору его открывался прекрасный вид – от воды поднимались поросшие лесом холмы, на вершинах которых уже вырастали стены дворцов. Когда же, пересекая залив, он возвращался в Петербург, то сперва перед ним открывалось окруженное лесом устье Невы, затем над верхушками деревьев показывались купола церквей, крытые оловом, медью, а порой и золоченые, и, наконец, дома и дворцы вдоль набережных. Проведя день таким образом, Петр ступал на берег с облегченным сердцем и с новыми силами возвращался к повседневным трудам.

* * *

Если Петр во всем любил простоту, то Екатерина, напротив, обожала великолепие. В последние годы царствования Петр окружил жену блеском, являвшим разительный контраст скромности его собственного двора. Царица любила наряды и украшения, возможно надеясь, что роскошь затмит воспоминания о ее низком происхождении. В свите Екатерины состояли пажи, разодетые в зеленые с красными отворотами и золотыми шнурами мундиры. В особые зеленые мундиры были наряжены и музыканты ее личного оркестра. Как ни странно, любимой компаньонкой царицы была Матрена Балк, родная сестра Анны Монс – фаворитки Петра до его встречи с Екатериной. При дворе государыни состояли также дочь пастора Глюка, приютившего некогда осиротевшую Екатерину, сестра жены Меншикова Дарьи – Варвара Арсеньева, с давних пор сблизившаяся с Екатериной, Анисья Толстая, знавшая Екатерину с ее первой встречи с Петром, молдавская княжна Кантемир, графиня Остерман, графиня Анна Головкина, дочь канцлера, ставшая впоследствии второй женой Ягужинского, дочь генерал-полицеймейстера Петербурга Антона Девиера и, наконец, Мария Гамильтон, состоявшая в родстве с женой Андрея Матвеева, в жилах которой текла шотландская кровь.

Из всех придворных дам особым прямодушием отличалась княгиня Настасья Голицына, неразлучная спутница Екатерины, сопровождавшая ее в поездках в Копенгаген и Амстердам. Княгиня оказалась замешанной в дело царевича Алексея и была даже подвергнута публичной порке, но впоследствии восстановила свое положение при дворе. Одно из писем, посланных ею из Ревеля в 1714 году на имя государя, дает возможность заглянуть в личные апартаменты Екатерины: «Всемилостивейший государь, дорогой мой батюшка! Желаем пришествия твоего к себе вскоре: и ежели Ваше Величество изволишь умедлить, воистину, государь проживание мое стало трудно. Царица-государыня всегда не изволит опочивать заполночь три часа, а я при ее Величестве безоступно сижу, а Кирилловна у кровати стоя дремлет. Царица-государыня изволит говорить: „Дремлешь?“ Она говорит: „Нет, не дремлю, я на туфли гляжу“, – а Марья по палате с постелью ходит, и среди палаты стелет, а Матрена по палатям ходит и со всеми бранится, а Крестьяновна за стулом стоит да на царицу-государыню глядит. Пришествием твоим себе от спальни получу свободу».

В апреле 1719 года судьба нанесла Петру и Екатерине страшный удар. Смерть царевича Алексея с беспощадной ясностью обнажила проблему престолонаследия. В живых осталось двое потомков Петра мужского пола – Петр Петрович – сын государя от Екатерины и Петр Алексеевич – внук царя, сын царевича Алексея и принцессы Шарлотты. Дядюшка, Петр Петрович, значительно уступал здоровьем своему племяннику, который был к тому же старше его на четыре недели. Родители берегли ребенка как зеницу ока и неустанно заботились о его здоровье и воспитании. Время от времени мальчик появлялся на дворцовых церемониях верхом на крохотном пони, однако рос он болезненным и все больше и больше отставал в развитии от своего живого, шаловливого племянника, великого князя Петра Алексеевича.

В феврале 1718 года, когда Петру Петровичу минуло два года, Алексей был лишен наследства. Дворянство и духовенство России присягнуло малолетнему сыну Петра и Екатерины, как новому наследнику престола, но уже четырнадцать месяцев спустя этот ребенок, трех с половиной лет от роду, последовал в могилу за своим сводным братом Алексеем.

Смерть любимого сына, с которым Петр связывал все надежды на будущее династии, ошеломила царя. В приступе отчаяния государь бился головой о стену, а затем на трое суток заперся в своей спальне, куда никого не впускал и ни с кем не разговаривал даже через дверь. Все это время он неподвижно лежал, распростершись на постели, и ничего не ел. Государственные дела застопорились, письма и прошения оставались без ответа: казалось, царь забыл даже о том, что идет война со Швецией. И хотя Екатерина сама была вне себя от горя, отчаяние, охватившее мужа, испугало ее. Она стучала в дверь, звала Петра, но тщетно – ответа не было. Со слезами на глазах царица обратилась за помощью к князю Якову Долгорукову. Престарелый сенатор как мог успокоил расстроенную Екатерину и созвал Сенат в полном составе перед запертой дверью государевой опочивальни. Долгорукий постучал в дверь, но Петр не откликнулся. Постучав снова, князь возвысил голос и объявил, что пришел в сопровождении всего Сената, ибо стране нужен царь, и что ежели Петр немедля не откроет дверь, то он, Долгорукий, обязан будет сломать ее и хотя бы и силой вывести государя наружу – это единственный способ спасти корону.

Дверь отворилась, и на пороге появился бледный, измученный Петр. «В чем дело? – спросил он. – Зачем вы пришли сюда и почему тревожите меня?» «Потому, – отвечал Долгорукий, – что из-за твоей чрезмерной и бесполезной скорби по всей стране растет нестроение».

Петр повесил голову. «Ты прав, – промолвил он и, выйдя из комнаты, подошел к Екатерине, мягко обнял ее и сказал: – Мы горевали слишком долго. Не будем больше роптать против воли Божией».

После смерти маленького Петра Петровича у Петра и Екатерины осталось трое детей – все девочки. В 1721 году Анне и Елизавете было соответственно тринадцать и двенадцать лет, а Наталье – три. Старшие царевны уже привлекали к себе благосклонное внимание иностранных дипломатов, подыскивавших выгодные партии для своих монархов. «Принцесса Анна, – писал камер-юнкер Берхгольц, чей государь, герцог Голштинский, впоследствии женился на этой царевне, – брюнетка; она хороша, как ангел, цвет лица у нее чудесный, а фигурою и руками она весьма походит на отца. Ростом она довольно высока для девицы, слегка склонна к худобе и отличается меньшей живостью, нежели ее младшая сестра Елизавета, которая была одета так же, как и она. На обеих принцессах были платья из великолепной двухцветной материи, без золотого или серебряного шитья, а головы их по последней моде украшали жемчуга и драгоценные камни, так что их убор сделал бы честь лучшему французскому парикмахеру».

Спустя три года, когда Анне было шестнадцать, ее очарованию воздал должное барон Мардефельд, прусский посланник, бывший к тому же искусным рисовальщиком и выполнивший на слоновой кости миниатюрные портреты всех членов российской императорской фамилии. «Я не думаю, – писал он, – чтобы в Европе нашлась в настоящее время принцесса, которая могла бы поспорить с ней в красоте, а именно в величественной красоте. Ростом она выше обыкновенного, она при дворе выше всех остальных дам, но талия ее до того изящна и грациозна, будто природа создала ее рослою, чтобы и в этом отношении, как и в других, ее нельзя было сравнить ни с кем другим… Обращение ее чуждо всякого жеманства, но во всякое время ровное, и скорее серьезное, чем веселое… Она отлично говорит по-французски и по-немецки, и предпочитает чтение моральных и исторических книг всякому другому препровождению, и именно таких книг, которые развивают более ум и суждение».