Танцуя с тигром - Лили Райт

Мама отрицательно покачала головой, потом поцеловала Анну в щеку.

– В следующий раз, когда полезешь на дерево, бери меня с собой.

Горничная прошла мимо с тележкой, полной грязного белья. Анна соскучилась по маме так сильно, что у нее заболели зубы. Если бы только было можно вызвать мертвых из снов и историй, воспоминаний и фотографий. Если бы они могли хоть ненадолго вернуться. Хотя бы на день.

В следующий раз, когда полезешь на дерево… Бери меня с собой. Бери меня с собой.

И Анна подумала: «Тигр может забрать мою маску, но не мою маму».

Она сделает то, что была вынуждена сделать. Она сделает то, что должна.

Анна вернулась в свой номер, открыла шкаф, достала маску Малинче, которую подарил ей Томас. Как поступила донья Марина, когда воинственный испанский конкистадор Эрнан Кортес и его армия мародеров напали на ее любимый город?

Ла Малинче переспала с врагом – и спаслась.

Хьюго сел прямо напротив Иисуса. После того как он оставил американку, Хьюго бросился в первую же церковь, которая попалась на пути, воодушевленный и пристыженный одновременно. Да, его молитва ничего не дала камню, но, возможно, чтобы молитвы достигли Всевышнего, нужно было хотя бы выйти из автомобиля. Он склонил голову. Он молился, чтобы не оказалось, что он причинил девушке вред. Он молился о мертвых. Их было так много. Мертвые превосходили по численности живых как минимум в десять раз: мексиканцы, которые погибали на границе; молодые женщины в Хуаресе, которые пропадали бесследно, feminicidios[330], кого-то продали, кого-то, скорее всего, пустили на органы; полицейские, которые погибли в перестрелках с наркоторговцами; торговцы, которые погибли в перестрелках с полицией; собственный отец Хьюго умер и оставил его; его мать, которая тоже ушла. Мертвые не давали ему покоя во сне. Мать Педро, стеная, мыла полы во дворце Монтесумы. Педро стучал. Его месть. В загробном мире он станет кузнецом, будет ковать крючки, засовы и ключи. Он помолился о матери этой девушки, ее пепле в урне, которая лежала на заднем сиденье его автомобиля.

Миллиарды людей по всему миру умирали, и тем не менее все эти души верили, что их жизнь бесценна. Мужчины и женщины мечтали, и любили, и ели, и смотрели на мир своими глазами, и видели, как их тела стареют, высыхают, и возвращались обратно в землю, из которой вышли; о них забыли, не считая нескольких счастливчиков; их растаптывали живые, которые работали и трахались, сгибаясь под бременем своих бесконечных желаний. Своим миром живые были обязаны мертвым. Какое право он имел воровать их пышное убранство?

Хьюго повернулся к Богородице. Матерь Божья успокоила его, утолила печали. Когда он посмотрел на ее лицо, то понял одну вещь: когда американка принесет ему посмертную маску, он не отдаст ее ни Оскару Рейесу Каррильо, ни Томасу Мэлоуну, ни Лоренцо Гонсалесу. Ни ради денег или любви, ни из-за чувства вины или благодарности. Ни даже ради благополучия и безопасности девочки из магазина канцелярских товаров. Осталось только два предзнаменования – двуглавое чудовище и горящий храм. Империей, как теперь понимал Хьюго, был его собственный разум, тонкое царство ума. Путь к спасению был настолько простым, что казался детским. Он почти слышал голос матери, ворчащей, когда он оставлял свои игрушки разбросанными: «Hijo[331], положи вещи туда, где они должны быть».

По возвращении домой он обнаружил жену лежащей с закрытыми глазами на полу. Вокруг нее валялись кусочки нарезанного яблока.

Он упал возле нее на колени:

– Qué te ha pasado?[332]

– У меня немного закружилась голова, но теперь все прошло. Я отдыхаю. У меня для тебя хорошие новости.

Он схватил ее за руку.

– Ты с ума сошла? Ты лежишь на полу без сознания. Какие хорошие новости?

– Пресвятая Дева послала нам дитя.

Хьюго качнулся и встал на ноги.

– Я беременна, но не волнуйся. – Голос его жены становился увереннее. – Мы все еще можем переехать на ту сторону. Ребенок родится с американским паспортом. Богородица услышала наши молитвы.

Хьюго изобразил на лице восторг. Довольный муж. Счастливый отец. Как далеко зайдет мужчина, чтобы сделать такое лицо? Он положил руку на ее живот.

– Я ничего не чувствую. Ты уверена?

– Ему только несколько недель. Он размером с зернышко риса.

Хьюго помог ей подняться и лечь в постель.

– Отдохни пока, а я позабочусь о тебе.

Он ретировался во двор, поднял упавший апельсин и швырнул его в темноту. Звезды мерцали, посылая ему сообщение, которое он не смог расшифровать.

Зрелый человек имеет

сердце твердое как камень…

Из своей книги об истории ацтеков он вспоминал «Уеуетлатолли», древние истины и учения науа, уроки, которые давали молодым людям, чтобы те вели хорошую жизнь. Их повторяли в школе. Их вспоминали, когда уходили близкие.

Слезы застлали ему глаза. Он плакал из-за себя, из-за жены, из-за нерожденного ребенка, из-за американской девушки, которая привезла с собой мертвую мать, из-за девочки из магазина канцелярских товаров в ее желтом платье – этого солнца, вокруг которого вращался его мир, прекрасной, молодой и яркой девочки.

Он хотел, чтобы этого ребенка носила под сердцем она.

На экране его телефона появилось сообщение. Рейес. Я жду. У твоей жены красивые руки.

Со стоном Хьюго свернулся в клубок и прижался лбом к сырой земле.

– Santísima Virgen, пощади меня. Я сказала Хьюго неправду. Слова вырвались у меня быстрее, чем я смогла одуматься. Прости меня. Позволь мне доказать, что я достойна твоего благословения. Я видела, что внутри часовни, и теперь понимаю, почему señor’у нужна была вода. Каждую ночь, когда зажигается свет в его часовне, я наблюдаю и молюсь. Страшные вещи приходят мне в голову. Зло настолько запутано, насколько доброта откровенна и проста. Señora не хочет этого замечать. Иногда самое храброе, что ты можешь сделать, это открыть глаза. Я понимаю, какое испытание ты мне послала. Это хорошая работа, и я могу сделать ее во имя тебя. Взамен я молю тебя, Virgencita, сделай меня честной женщиной. Ложь будет оставаться ложью, пока в ней не будет ни капли правды. Я была бы хорошей матерью.

Голые поля в Коннектикуте покрылись изморозью. Дэниел Рэмси ехал в аэропорт, где его уже ждал электронный билет. Его покрасневшие глаза метались от спидометра к бутылке водки, которая мирно лежала на пассажирском сиденье. Промозглый ветер хлестал его по лицу. Проснись, проснись, проснись. Он не спал. Томас Мэлоун. Это имя звучало из его уст как проклятье.