Танцуя с тигром - Лили Райт

Администратор.

Тигр сунул мачете под ее рубашку, отрезав клочок ткани.

– Ответь ему, – прошипел он.

– Todo está bien[327]. – Она надеялась, что администратор услышит подтекст этих слов. Страх. – Я передумала и останусь еще на одну ночь.

– Bueno. Como usted lo desea[328].

Шаги стихли. Идиот оставил ее здесь. Тем временем Тигр прошел в душ и взял в руки урну с прахом ее матери.

– Что это?

– Nada.

Он потряс ее, угрожая рассыпать содержимое на пол.

– Ты думаешь, я совсем идиот?

– Не надо, пожалуйста! Это моя мама, – взмолилась Анна. – Она погибла. Она хотела быть в Мексике.

– Тогда я заберу твою погибшую маму с собой. Когда ты достанешь мне маску, я верну ее тебе.

– Я уезжаю завтра.

– Нет.

– Пожалуйста.

Тигр закрыл урну, но не поставил ее обратно.

– Я даю тебе время до пятницы. Встретимся в полночь в Монте– Альбан. У Дасантес. Приходи одна. Если ты не придешь, я смою этот мусор в унитаз в борделе, что по дороге на Герреро. Ты поняла?

Анна повторила свое задание:

– Я собираюсь достать для тебя маску.

Это был самый простой способ сотворить свое будущее. Я собираюсь найти маску. Я собираюсь умереть в этой вонючей комнатушке в гостинице. Я собираюсь потерять свою маму навсегда.

Тигр бросил свой мачете на стул.

– Если ты обманешь меня, то я убью тебя, твоего симпатичного женишка и его уродливую мать.

Анна рискнула пошутить:

– И мать? Точно? Обещаешь?

– В качестве подарка. – Он встал, но вдруг остановился. – Ты дева?

– Есть ли у меня Дева? – Она дотронулась до кулона со святым Антонием.

– Нет. Ты – девственница?

Она думала, что кошмар почти закончился, но, возможно, он только начинался.

– Нет, – сказала она еле слышно.

Он пощекотал ее ножом между ног. Анна всхлипнула. Кожа. Она ничем не могла защитить.

– Плохо, очень плохо, – сказал он, поворачиваясь. – Мне не интересна la chingada[329].

Довольно долго Анна сидела, не шевелясь; потом встала и не могла остановиться – бродила взад и вперед по дворику, наматывала круги вокруг высохшего фонтана с херувимом, курила, ругалась, взлохмачивая волосы. Она приехала в Мексику, чтобы похоронить останки своей матери, но потеряла даже их. Хотя – фактически – она их не потеряла. Они находились на ответственном хранении у наемника наркобарона. Это было ужасно. Безумно. Безумно ужасно.

Выкурив еще две сигареты, она рухнула за стол и накрыла голову руками. Мама, мама, мама. Спустя двадцать лет у нее осталось слишком мало воспоминаний. Чайные церемонии. Ее мама разливала яблочный чай по маленьким чашкам, которые разрисовала своими руками. Она говорила с деланным южным акцентом. «Благослови мое сердце, мисс Анна. Ты услада для уставших глаз». Ее мама, которая любила прогулки по пляжу, которая научила Анну вызывать улиток из их раковин. Ее мама, которая вязала одеяла для ее кукол, коллекционировала винтажные скатерти и салфетки, выгоняла пауков на улицу. Ее мама, которая тоже не питала никакой симпатии к преступникам. «Выбрось ключ», – сказала как-то раз она, складывая газету, в которой только что прочитала об очередном убийце. «Пусть просто уйдет». (Она бы питала отвращение к той жестокости, которая творится в Мексике из-за наркотиков. Сколько денег им нужно? Стали ли эти наркобароны счастливее? Они спят с оружием в руках. Их собственные дети в постоянной опасности.)

Когда отец Анны отправлялся в очередную поездку, они с мамой оставались одни и дни тянулись, словно годы. Ее мама редко теряла самообладание, хотя ничто так не выводило ее из себя, как жалобы Анны, что ей скучно. «Возьми книгу. Порисуй. Напиши письмо. Покатайся на велосипеде». Список был разнообразен до бесконечности, но всегда заканчивался словами: «Иди и влезь на дерево». Это был мамин способ сказать: «Оставь меня в покое». Ее мама готовилась получить степень по специальности «музейное дело» и проводила долгие часы над нудными книгами, постоянно делая заметки и умоляя Анну подарить ей хотя бы час тишины.

Поэтому Анна лазила по деревьям. До тех пор, пока однажды не взобралась на сосну так высоко, что не смогла спуститься обратно. Застряв на высоте шесть метров, она вцепилась в ветку. Джинсы были вымазаны в сосновой смоле, пальцы ободраны. С этой высоты ей было видно черепицу на крыше. Карабкаться вверх было легко. Не смотри вниз. И она не смотрела, пока мама не выбежала на улицу и не встала под деревом, маленькая и взволнованная, держа руки на поясе.

– Милая, ты слишком высоко залезла. Ты сможешь сама спуститься?

Ее голос был серьезным, но спокойным. Она была одета в свою любимую футболку, которую купила в магазине подержанных вещей, – красный воротник, подкатанные рукава.

Анна сидела на ветке боком, как на качели. Она не могла перебросить вторую ногу, чтобы попробовать спуститься. От высоты у нее закружилась голова. Поднялся ветер, предвещая дождь. Она держалась изо всех сил, чтобы не разрыдаться.

– Я могу прыгнуть к тебе?

В глазах мамы она увидела ужас.

– Господи Иисусе. Не вздумай двигаться.

Мама бросилась в дом, и Анна увидела, как развеваются ее волосы. Через минуту она вернулась.

– Пожарные уже едут. Пожалуйста, держись крепче.

– Где пожар? Я хочу вниз.

То, что случилось потом, удивило Анну еще больше. Мама стала лезть на дерево. Анна никогда прежде не видела маму, лазающую по деревьям, но у нее были сильные руки, и она быстро преодолела расстояние до малышки. Она была атлетического телосложения, в колледже серьезно занималась теннисом. Она все еще могла показать класс.

Ближе к вершине ветви становились тоньше. Когда мама дотронулась до голубых кроссовок Анны, она остановилась и они вдвоем стали ждать пожарную лестницу, вдыхая запах земли и хвои. «Две новогодние игрушки на рождественской елке, – скажет позже мама. – Нам не хватало только звезды».

Когда им помогли спуститься, мама взяла Анну на руки и прошептала:

– Прости меня. Это я во всем виновата.

Анна решила, что стоило пройти через такой страх, чтобы теперь ощутить такую заботу.

– Чему ты научилась сегодня? – спросила мама, когда укладывала Анну в постель вечером того же дня. Ее руки пахли кремом «Нивея».

– Не лазать по деревьям?