Лимонов - Эмманюэль Каррер

Шесть месяцев тюрьмы за тухлые яйца – явный перебор. Но что же тогда говорить о наказаниях, применяемых в странах Прибалтики, которую Лимонов, напомним, объявил зоной особого внимания для НБП? То, что происходило в Латвии, представляет собой такой тугой узел посткоммунистических парадоксов, что здесь надо разобраться поподробнее. История начинается с того момента, как правосудие Латвии, бывшей советской республики, провозгласившей независимость, приговорило к тюремному заключению старого советского партизана, героя Великой Отечественной войны, а потом – до падения Берлинской стены – известного своей жестокостью чекиста. Если взглянуть с европейской колокольни, с позиций газет Monde или Liberation, речь идет о здоровой исторической терапии: общество исполняет долг памяти, призывая палачей к ответу. Но с точки зрения нацболов, это гнусность, оскорбление памяти двадцати миллионов погибших в войне и сотен миллионов, верящих в коммунизм. В глазах романтически настроенных молодых людей старый крокодил из КГБ превращается в героя, в мученика, и чтобы продемонстрировать ему свою поддержку, они окружили собор Святого Петра в Риге, бросили фальшивую гранату, чтобы отпугнуть туристов, и, забаррикадировавшись в колокольне, разбросали оттуда листовки. Они шли на это, зная, что их ждет: батальоны полицейских с мегафонами, призывавших их сдаться, переговоры, требования безнадежные (освобождение старого чекиста, отказ Латвии вступать в НАТО) и более реалистичные (присутствие российского посла при их капитуляции). В конце концов они сдаются, посол присутствует, но ничего не предпринимает, чтобы их защитить, с ними обращаются так, словно они расстреляли толпу народа, и судят не за хулиганство, а за терроризм и, с благословения российских властей, приговаривают к пятнадцати годам тюрьмы.

Ваши глаза вас не обманывают: к пятнадцати годам. Есть еще одна деталь, которая делает эту историю совершенно абсурдной: российская власть, против которой выступают лимоновцы, точно так же, как и они, нетерпима к оскорблениям, наносимым славному прошлому страны. Путин фактически объявил Эстонии войну, когда она собралась демонтировать памятник Красной Армии на своей территории. То есть, по сути, и нацболы, и власть в этом вопросе находятся по одну сторону баррикад, но власть скорее допустит, чтобы все члены НБП совершили массовое самоубийство, чем признает очевидность. И когда речь заходит о «борьбе с терроризмом», будь он даже самого невинного свойства, российские чекисты, плечом к плечу с латышскими спецслужбами, без колебаний преследуют юных романтиков, вставших на защиту их престарелых, униженных и гонимых коллег.

Все это очень сложно, я понимаю, но именно для того, чтобы распутать тугие узлы, я и пишу свою книгу. Даже Эдуард, которого – Бог свидетель – трудно испугать плаванием в мутных водах, начинает уставать и мечтает о чистом воздухе и больших пространствах. Москва нагоняет на него тоску, он думает, что в Средней Азии ему будет лучше. Ему приходит мысль отправиться в новое путешествие, чтобы изучить возможности дестабилизировать ситуацию в Казахстане, а заодно и пожить там, в Алтайских горах, в бивуачных усло виях – как Рэмбо. Так представляет себе каникулы человек, у которого их никогда не было, и мне вспоминаются фотографии, сделанные во время пребывания Сталина в Абхазии: он постоянно в сапогах и кителе, а вокруг – люди с усами, одетые точно так же. Если его окружение любит купаться и валяться в шезлонге, оно очень умело это скрывает.

Взглянув на карту, вы увидите, что Республика Алтай, граничащая с Казахстаном, находится в самой глубине континента, поскольку одинаково удалена от океанов Тихого, Атлантического, Индийского и Арктического. Местность очень похожа на Монголию, где барон Унгерн фон Штернберг основал орден буддистских легионеров. Этот регион характеризуется двумя интересными подробностями: во-первых, там очень низкая плотность населения, и во-вторых – горные пейзажи так хороши, что захватывает дух. Обширные плато, поросшие густыми высокими травами, которые волнуются под налетающим ветром. Огромные пространства, бескрайнее небо, и под ним – никого: в эти нетронутые края они и отправляются в конце лета 2000-го, набившись впятером – Эдуард и четверо его парней – в джип, трясущийся и подпрыгивающий по разбитым дорогам. Проводник, неразговорчивый и невыразительный тип по фамилии Золотарев, знает в южной части горного массива одно местечко, похожее на то, что они ищут, – что-то вроде труднодоступного скита: вокруг никого, очень подходит для тренировочного лагеря. Тренировочный лагерь – это любимый миф партии. Многие нацболы железно верят в то, что Эдуард создал уже несколько таких лагерей, суперсекретных, по образу джихадистских в Пакистане. Он слухов не опровергает, но истине они не соответствуют: ни одного лагеря пока нет.

В конце пути, в десяти километрах от ближайшего поселка – а им понадобился почти час, чтобы преодолеть эти последние километры, – путешественники обнаруживают деревянную хижину с дырявой крышей и окнами, заставленными кусками пластика. Две комнаты, четыре кровати, печка, похоже, исправная. Они достают инструменты, спальные мешки, продукты, понемногу устраиваются. Вечером – пикник под звездным небом. Волшебство начинается.

Живописать пантеистические радости – не мой профиль: горные пейзажи я люблю, но мне как-то неловко описывать блуждающие лесные огоньки, водопады, буйное разнотравье, умиляться над каждым грибочком, рассматривать следы диких животных, и потому всю эту робинзонаду я вывожу за скобки. Для Эдуарда с компанией она продлилась три недели, в течение которых они предаются, помимо охоты и сбора грибов и ягод, тренировкам по стрельбе и приемам close-combat (ближнего боя). Здесь они абсолютно свободны. Эдуард, дитя города, открывает для себя новый мир, а проводник Золотарев, погрузившись в родную стихию, оказывается потрясающим типом. В городе, с банданой на сальных волосах, он производил впечатление постаревшего провинциального хиппи, открывающего рот лишь для того, чтобы произнести какую-нибудь глупость в духе new age, где обязательно присутствуют слова «энергия» и «карма». В первое же утро, выйдя из хижины, Эдуард застал проводника сидящим в позе лотоса лицом к восходящему солнцу, что в первый момент вызвало у нашего героя улыбку, однако не прошло и трех дней, как он почувствовал волны спокойствия и позитивной энергии, исходящие от этого человека. Золотарев водил его ловить рыбу в горных потоках, учил вынимать из нее жабры и жарить на костре, рассказывал о съедобных травах и ягодах. Природу он знал и понимал, как никто, но не ограничился своим знанием, а полностью слился с нею, став ее частью. Эдуард даже слегка робел, чувствуя себя безнадежно испорченным цивилизацией горожанином рядом с «лесным человеком» Дерсу Узала из фильма Куросавы, который он когда-то видел. Золотарев, как и полагается охотнику, был невысок ростом, узкоглаз и неразговорчив. Его хитрость и сила на первый взгляд были не видны, но, однажды заметив в нем эти качества, впредь ты будешь видеть только это, поняв, что рядом с тобой находится существо незаурядное. Одно слово – учитель.

Вплотную к хижине стояла баня – упрощенный вариант сауны, какие есть в любой русской деревне: небольшое помещение, сложенное из бревен, щели между которыми заткнуты мхом. Внутри – кирпичная печь, на ней – груда раскаленных камней, куда время от времени бросают ковш холодной воды, и, сидя в этом пару, потеют. Вообще-то Эдуард к бане был равнодушен. Он легко переносил сидение в парной, поскольку у него крепкое сердце, а если на дворе зима и лежит снег, то мог выйти наружу и голышом, с малиновым от жара телом, и броситься в сугроб. Но просто находиться в бане ему скучно: возникает ощущение, что теряешь время попусту. Для Золотарева же баня – почти религиозный ритуал, и ему удалось-таки обратить нетерпеливого Эдуарда в свою веру. Вечером, после долгой прогулки по горам, слегка ошалев от ветра и усталости, они проводят час-другой в спокойном, доверчивом молчании, сидя на полке в парной, выпивая и слушая, как расслабляется тело. Время от времени Золотарев, как восточный оракул, роняет одну из загадочных фраз Лао-цзы, своего любимого автора, но теперь Эдуарду это вовсе не кажется смешным: он согласен. «Тот, кто знает, – молчит, тот, кто не знает, – говорит». Постаревший хиппи говорит мало, но он – знает. Он существует в гармонии с чем-то неизмеримо более значительным, чем он сам, и на Эдуарда, который находится рядом, эта благодать снисходит тоже. Он спокоен, ему хорошо.