Лимонов - Эмманюэль Каррер

Он задумывается о своей жизни, о пути, пройденном между детством в Салтовке и этой хижиной на Алтае, где он, уже почти шестидесятилетний, лежит теперь на походной кровати. Путь долгий, с множеством препятствий и ловушек, но он не дрогнул. Он хотел прожить жизнь как герой, он прожил ее как герой, понимая, что за это придется платить.

Ему вспомнилось то, что прошлой осенью сказал ему Золотарев: согласно буддистским верованиям, центр мироздания находится именно здесь, где мир мертвых соприкасается с миром живых. Именно это место искал барон Унгерн фон Штернберг, и он, Эдуард, находится здесь.

В окно видна полная луна, сияющая над темными холмами. Вдруг, издалека и как бы исподволь, зазвучала музыка, она постепенно приближается: гонг, звуки рожков, глухое, заунывное пение. Похоже на звучащую Бардо Тходол – Тибетскую книгу мертвых, о которой он узнал когда-то от Дугина. Дугин все-таки сволочь, – беззлобно размышляет Эдуард. И все же ему будет приятно увидеться с ним в этом раю воинов. Если, конечно, труса Дугина туда пустят…

Он не понимает, сон ли обнимает его или смерть. Ему представляется, что рядом, за стенами хижины, разворачивается какая-то церемония – возможно, посвящение в шаманы. В другое время его непреодолимо потянуло бы туда, но сейчас, может, из опасения помешать приглашенным, а главное, от нежелания двигаться, он остается лежать, объятый потусторонней музыкой, слившейся с музыкой его тела: стучащей в висках кровью, разгоняемой сердцем и бегущей по сосудам. Он не спит, он просто лежит недвижимо. Очень похоже на смерть или какую-то иную – неведомую – форму жизни.

Утром он спрашивает у ребят, были ли они на церемонии. Какой церемонии? Они ничего не слышали: ни звуков торжественного ритуала, ни шаманского речитатива. Поужинали и пошли спать. Если он толкует о nightlife – смеются его спутники, – то, здесь, на Алтае, он вряд ли ее найдет.

Эдуард прекращает расспросы. Остаток пути он размышляет, но настроение уже не такое тягостное, как накануне. Ему приходит в голову, что слышанная им небесная музыка – это опыт потустороннего, подарок от Золотарева, имеющий определенный смысл. Возможно, речь идет о восхождении на евразийский трон, который ему суждено завоевать с помощью горстки нацболов – как итог их отшельничества в горах? И они поймают удачу там, где барон Унгерн фон Штернберг потерпел поражение? А может, это намек на его неизбежный уход в Валгалу, то есть смерть? Но он ее не боится и бояться уже не будет. По ту сторону жизни он уже побывал.

Трое парней – там, наверху, – рады их приезду. Выглядят они хорошо: загорелые, похудевшие – настоящие монахи-воины. По их голосам, по тому, как они держатся, видно, что ребята возмужали. Наступает вечер, и появляется ощущение, что Золотарев с ними, настроение у всех и серьезное, и веселое одновременно – всем хорошо. Юные соратники Эдуарда рассказывают о своей зимовке: иногда было страшно, но были и моменты настоящего восторга – одному из них довелось столкнуться с медведем. Они готовят шашлык, нанизав куски баранины на деревянные шампуры, и запивают его вином, привезенным из Барнаула, но никто не напивается пьяным. Обстановка очень дружеская, мягкая. Их семеро, им хорошо сидеть так, вместе, при свете керосиновой лампы. Эдуарду, не склонному к сентиментальности, хочется сказать этим мальчикам, которые годятся ему в сыновья, что они – самые благородные и мужественные существа в мире. Он чувствует, что так далек от них и в то же время так близок. Впервые в жизни его окатывает волна нежности. Позже, вспоминая этот вечер, он думает, что это было похоже на Тайную вечерю.

На рассвете его будит собачий лай. Собак у них не было, но удивиться он не успел. Все произошло очень быстро: в хижину ворвались спецназовцы, вытряхнули спящих из мешков, вывели всех на улицу и поставили на колени в снег, который в горах сходит поздно. Прибывших было человек тридцать, все в масках, с автоматами, и с ними несколько служебных собак, поднявших невообразимый гвалт. В этой свалке Эдуард потерял очки и двигался почти на ощупь. Его выгнали наружу в нижнем белье и босиком, но, как старшему, разрешили одеться первым. Спецназовец, сопровождавший его, успел сообщить, что обожает его книги и гордится тем, что ему выпало его арестовывать. И все это абсолютно серьезно, с видом горделивым и радостным: еще немного, и он попросит у задержанного автограф.

Дело начинает принимать серьезный оборот.

– Где оружие?

– Какое оружие?

– Не валяйте дурака.

Помещения тщательно обыскивают – с помощью собак и металлоискателя, но кроме двух охотничьих ружей не находят ничего, и это, должен признаться, меня удивляет: подбросить его ничего не стоило. Отнесем это обстоятельство на счет правовой щепетильности ФСБ.

Ребят, с поднятыми руками, грубо заталкивают в милицейский фургон. Что касается Эдуарда, то ему находится место в комфортабельном джипе полковника Кузнецова, здоровенного мужика в темных очках Ray-Ban, который, едва отъехав от разоренной хижины, достает из холодильника водку и закуску. Можно расслабиться: до Горно-Алтайска, где находится ближайшее подразделение ФСБ, восемь часов пути, а там задержанных ждет спецсамолет. Как для VIP-персон, замечает полковник. Разгоряченный успешной операцией, он опрокидывает одну стопку за другой, приглашая Эдуарда последовать его примеру. Тот вяло присоединяется, а полковник, открыв вторую бутылку, начинает откровенничать, объявив, что очень сроднился с нацболами с тех пор, как ему поручили это дело. И теперь они для него – как родные. Эдуард удивлен: он думал, что знает офицера, занимающегося НБП. «Да нет, – объясняет собеседник, – тот парень оказался слишком мягким, его уже два года как отстранили. Еще с той истории с Михалковым». Это он, Кузнецов, отомстил тогда нацболам по просьбе режиссера. Он же, два месяца назад, арестовал ребят, собравшихся в Ригу.

– Это же чистая провокация, – замечает Эдуард, – наркотиков у них не было.

Полковник довольно хохочет:

– Ну и что ж, что не было? Подумаешь!

Эдуард начинает злиться, а когда он заводится, голос у него становится сухим, отрывистым:

– И вам не совестно было хватать мальчишек за то, что они старались вызволить из тюрьмы одного из ваших? Да Дзержинский, ваш отец-основатель, в гробу небось перевернулся, увидев такое. Он-то был великим человеком, а вы? Вы знаете, кто вы есть? Говно, не достойное носить славное имя чекиста!

Оскорбленный полковник мог бы воспользоваться своим положением, но он, напротив, как будто смущен. Кажется даже, что он едва сдерживает слезы.

– Ну почему ты нас не любишь, Вениаминыч? – вздыхает он. – Почему такой человек, как ты, не с нами? Вместе мы бы горы своротили…

– Вы что, меня вербуете?

Полковник протягивает ему руку. Он выпил, но кажется искренним. Эдуард пожимает плечами.

«А пошел ты!..».

Эдуард мечтал об этом всю жизнь. Когда в детстве читал «Графа Монте-Кристо». Когда слушал, как его отец-охранник ночью рассказывал матери историю о заключенном, который был таким спокойным, мужественным и так владел собой, что стал героем его отрочества. Для человека, представляющего себя героем романа, тюрьма – это эпизод, который нельзя пропустить, и я уверен, что он вовсе не был удручен, а напротив, наслаждался каждым мгновением, каждым кадром этой киноленты, виденной им сто раз. Его одежда и всякие мелочи, которые останутся в камере хранения: ключи, часы, бумажник. Выданное ему облачение, похожее на пижаму. Медосмотр, особо тщательный в самых интимных местах. Двое охранников, которые ведут его по бесконечному лабиринту коридоров мимо бесчисленных решеток и тяжелых железных дверей. И вот одна из них открывается и закрывается за ним, и он наконец остается один в камере на восемь квадратных метров, где проведет несколько месяцев или несколько лет и сможет, как на войне, показать, чего же он стоит на самом деле.