«Господь дарует нам победу». Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война - Михаил Витальевич Шкаровский

просьбой разыскать близких. А немцы начинают зверствовать в открытую. Страшные расстрелы евреев. Аресты «инакомыслящих». И колоссальных масштабов систематическое, продуманное уничтожение русской живой силы – военнопленных»[558].

Эти воспоминания подтверждаются и другими свидетельствами. В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. говорилось, что небольшое количество богослужений, которое было проведено в прибалтийских лагерях военнопленных, произвело огромное впечатление на красноармейцев: «Многие тысячи их исповедовались и причащались, плакали и молились, стояли совершенно тихо и неподвижно, как в потрясении, и благодарили после богослужения священников трогательными словами. Точно такие же явления можно было наблюдать в лазаретах для военнопленных, когда священники еще могли посещать их»[559].

В берлинской газете «Новое Слово» даже сообщалось, что 31 августа 1941 г. в рижском православном соборе состоялось специальное богослужение для русских военнопленных, на котором присутствовало 5000 человек, причем пел церковный хор из 35 военнопленных[560].

Но это было одно из немногих исключений. Уже в конце октября 1941 г., в соответствии с общей направляющей линией, богослужения для военнопленных в Прибалтике оказались запрещены. Неоднократные попытки Экзарха изменить ситуацию не увенчались успехом. Например, 21 февраля 1944 г. ведомство шефа полиции безопасности сообщало Министерству иностранных дел в ответ на его запросы от 29 июля и 21 сентября 1943 г., что последнее пришедшее в верховное командование вермахта заявление о душепопечении советских военнопленных поступило от митрополита Сергия через коменданта лагеря при командующем частями вермахта «Остланда» в Риге. В нем Экзарх просил разрешить подчиняющимся ему священникам служить в лагерях и лазаретах. «Предложение было отклонено, так как Сергий не пользуется доверием»[561].

Единственное исключение уже в 1944 г. оказалось сделано для бывших советских военнопленных, состоявших на службе в германской армии. Согласно определению командующего частями вермахта «Остланда» от 8 февраля 1944 г., санкционированного РМО 23 марта 1944 г., им было позволено посещать церкви[562].

Более того, за организацию помощи военнопленным целый ряд церковных деятелей подвергся репрессиям. Именно за эту помощь были расстреляны В.К. Мункевич-Неплюева и старообрядцы К.Р. Портнов, К.Е. Портнова и А.Е. Ершова; все они в прошлом являлись участниками «Рижского студенческого православного единения». И все же при Рижском кафедральном соборе с конца 1943 г. вновь стал действовать существовавший осенью 1941 г. Дамский комитет, возглавляемый О.Ф. Бенуа и оказывавший помощь не только беженцам, но и советским военнопленным[563].

Существует большое количество документов о том, что к русским старообрядцам, которых проживало в Латвии и Эстонии более 100000 (только в Латвии существовало 89 общин), нацисты относились особенно враждебно. Достаточно упомянуть сообщение полиции безопасности и СД от 18 июля 1941 г.: «Староверы сильно коммунистически ориентированы и были во время коммунистического господства вместе с евреями составным элементом коммунистической партии. Часть этих староверов и, прежде всего, молодое поколение после вступления германских войск образовали банды… Вспомогательным полицейским группам дано указание передавать ведущих руководителей и духовенство староверов оперативным командам»[564].

Следует упомянуть также, что перед Пасхой 1943 г., по ходатайству владыки Сергия, оккупационные власти позволили перевести из Саласпилсского концентрационного лагеря в Рижский Свято-Троицкий Сергиев женский монастырь несколько сотен больных детей. Сестрам удалось выходить большинство этих больных детей и передать на воспитание в православные семьи. Монастырь также брал на воспитание детей русских беженцев или сирот. В годы войны это было распространенной в Латвии практикой, осуществлявшейся многими семьями и даже организациями с целью спасения русских детей. Так, например, настоятель Рижской Благовещенской церкви Николай Харитонов взял на воспитание девочку-сироту, а епископ Рижский Иоанн усыновил мальчика из числа беженцев, потерявших своих родителей. В 1944 г. нацисты попытались вывести насельниц Рижского монастыря в Германию, однако те отказались покинуть свою обитель, хотя в ходе боев была разрушена Спасо-Преображенская пустынь монастыря (как и еще 16 православных латвийских храмов)[565].

Несмотря на всевозможные препятствия, порой Экзарху удавалось добиваться крупных уступок со стороны германских ведомств. Важным фактом стало открытие в ноябре 1942 г. в Вильно Богословско-пастырских курсов (фактически Духовной семинарии) при Свято-Духовом монастыре. Ректором ее стал эвакуировавшийся из г. Можайска, где его застала оккупация, бывший профессор и проректор Московской духовной академии, близкий когда-то к Патриарху Тихону, протопресвитер Василий Виноградов. Средства для курсов собирали не только в храмах Экзархата, но и на территории, окормляемой Псковской миссией. Среди учащихся преобладали выходцы из оккупированной части Ленинградской области. Выпускники курсов – молодые священники – должны были, прежде всего, вести миссионерскую работу в России.

Хорошо понимая важность подготовки священнослужителей для возрождавшейся церковной жизни, митрополит Сергий еще в январе-феврале 1942 г. начал переговоры с руководителями политических отделов при генерал-комиссариатах Литвы и Латвии о создании «Православных богословских курсов в г. Вильно». В конце мая разрешение было получено, и Экзарх выпустил циркулярное сообщение о предстоящем открытии курсов с целью подготовки новых кадров духовенства для «многострадальной России» и правилах приема учащихся. Получив этот циркуляр, Управление Псковской миссии 24 мая обратилось к верующим с призывом посылать сыновей учиться на Виленские Богословские курсы. В октябре последовал еще один циркуляр Экзарха – о сборе средств для духовного учебного заведения (с этого времени Миссия ежемесячно отчисляла на содержание курсов 15 тыс. рублей, а с ноября 1943 г. и все подведомственное ей духовенство, по предложению протопресвитера К. Зайца, ежемесячно вносило на эти цели определенную сумму: священники по 500 рублей, а псаломщики – по 300)[566].

Осенью 1942 г. в печатном органе Псковской миссии «Православный христианин» было опубликовано распоряжение Управления Миссии об открытии Православных богословских курсов «для подготовки кандидатов на священно-церковно-служительские места». Вероятно, такая формулировка подразумевала, что выпускники курсов будут не только священнослужителями, но и пастырями-миссионерами и катехизаторами. На курсах предусматривалось двухгодичное обучение. Слушателями могли стать лица не моложе 17 лет, причем окончившие средние учебные заведения принимались без испытаний, а окончившие не менее 6 классов церковных учебных заведений (или основную школу) – с испытаниями по общеобразовательным предметам. Всем желающим предлагалось прислать в Управление Миссии прошение о принятии на курсы, свидетельство о рождении и крещении, об образовании, а также «приложить отзыв духовного отца или благочинного, или приходской общины».

Уже в июле 1942 г. в Управление Миссии начали поступать первые прошения, и вскоре их число достигло 30. Из тех, кто желал поступить на пастырские курсы, было немало детей священников, церковных старост, регентов – они хотели продолжить дело отцов и дедов. Среди подавших прошение были высокообразованные люди, например, преподаватель Ленинградского государственного университета, имевший научное звание, Г.Д. Селиванов, обычные крестьянские дети и даже бывший советский военнопленный Кислицын. Некоторым отказывали из-за возраста, так, одному из просителей было всего шестнадцать лет. А кому-то, как, например, Г.И. Радецкому, служившему переводчиком в Управлении