Анна, Ханна и Юханна - Мариан Фредрикссон

Наступило время посещений. Пришел Арне. Лицо его сияло от радости. Он поговорил с заведующим отделением, и тот сказал, что на следующей неделе меня выпишут.

— Без тебя дома стало чертовски пусто, — признался Арне.

Звонила Анна, спрашивала, смогу ли я на следующее лето взять детей.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы тебе помочь, — сказал он, и я, улыбнувшись, уверила его в том, что конечно же мы сможем, и это будет чудесно и весело.

Я рассказала о посещении Лизы, о ее грандиозных планах и о полицейском расследовании. Но Арне все знал. Об этом писали газеты, а кроме того, циркулировали самые невероятные слухи о том, что транспортное предприятие Рагнара обанкротилось. Но потом сплетни утихли, контора была в порядке, а вдова получила большую сумму за продажу предприятия.

— Ты не думаешь, что Рагнар… покончил с собой?

— Нет. Если бы Рагнар хотел свести счеты с жизнью, он выбрал бы другой способ и не стал бы ставить друга в двусмысленное положение. Думаю, что он просто устал и к тому же горевал о Ханне.

Мне стало легче. В глубине души я знала, что Арне прав. Потом я долго думала о том, какие крепкие узы связывали «шлюху» и ее незаконнорожденного сына. Но никто, кроме меня, этого, кажется, не понимал.

Годы приходили и уходили, дети приезжали и уезжали. Самое ужасное в старости — это не утомление и недуги, самое ужасное — это время, которое, набирая скорость, несется к неизбежному концу, и ты никак не можешь замедлить его бег. Только что было Рождество, и вот уже Пасха. Не успел склониться к закату зимний день, как наступает теплый летний вечер. Между ними ничто, пустота.

Внучки росли и развивались. Развод родителей, кажется, не произвел на них никакого впечатления, во всяком случае, он их не потряс. Они нисколько не скучали по папе. Он жил на верхнем этаже того же дома и брал на себя свою долю ответственности за их воспитание.

— А мама?

— Кажется, она довольна. Там, где мы живем, много детей из распавшихся семей, но наши родители не такие, как все. Они никогда не говорят плохо друг о друге.

Так Рикард вернулся — к Анне и к нам. Они снова поженились. Мне было грустно, я не могла этого понять. Но Анна щебетала, как весенний жаворонок, когда позвонила и сказала, что они приедут к нам на Троицу — Рикард из Италии, а она из Стокгольма. Мне было странно снова видеть его, он стал старше, но выглядел еще красивее. Теперь он был еще больше похож на кота.

Труднее всех пришлось Арне. Они с Рикардом долго о чем-то говорили в подвале, и после этого разговора Арне сказал мне, что теперь он лучше понимает, что случилось. Я никогда не узнаю, что именно понял Арне, но я уверена, что фокусник снова взмахнул своей волшебной палочкой.

Анна родила еще одного ребенка, мальчика, но он умер. Тогда я еще могла ей помочь. Девочки успели вырасти, прежде чем ко мне подкралась болезнь. Вы, наверное, думаете, что она началась с забывчивости, с той забывчивости, когда человек приходит в кухню за какой-то вещью, но не помнит, за чем пришел. Такое случается чаще всего. Я боролась с такой забывчивостью, разработав для себя определенные привычки на все случаи жизни: сначала я делаю это, потом то… Это превратилось в ритуал и в целом работало. Я обслуживала себя и дом и держала в узде свой страх.

Этого хватило на несколько лет.

Но на самом деле болезнь началась намного раньше, когда у меня стали… нарушаться отношения и связи. Когда кто-нибудь говорил со мной, я не слышала слов, я лишь видела, как шевелятся губы. Когда говорила я, меня было некому слушать.

Я осталась в одиночестве.

Арне что-то мне бесконечно объяснял. Анна непрестанно бегала. Мама умерла, Рагнар умер, София ушла к своему Богу. Грета была в сумасшедшем доме, а Лизу я не хотела видеть.

Единственные существа, у которых пока было время и желание меня слушать, были мои внучки. Я так и не поняла, почему дети Анны получились добрее, чем моя дочь.

Но постепенно прекратились мои разговоры и с Марией, и с Малин. Я на много лет погрузилась в полное одиночество, и никто не мог теперь узнать, где я нахожусь.

Последнее, что я помню: все вдруг собрались и встали вокруг меня. У всех были широко раскрытые, испуганные глаза. Мне захотелось их утешить, успокоить, но слова, которые я нашла, не достигали моих уст. Потом была больничная койка с высокими ограждениями и дикий страх замкнутого пространства. Ночи напролет я трясла эти решетки, стараясь освободиться. Сначала Анна сидела со мной целыми днями и плакала. Она перестала бегать. Теперь сближение между нами было возможно, но я утратила все свои способности.

Было уже поздно. Слишком поздно.

За окнами высотного дома стояла сырая и холодная мартовская ночь. На рынке внизу было полно молодежи и гремела поп-музыка. Перед киосками визжали, тормозя, автомобили. В наши дни по ночам не спят и пригороды.

Задергивая шторы, Анна некоторое время смотрела на большой город, сверкавший огнями до самого горизонта. Угрожающее зрелище, подумалось ей. Где-то там пару недель назад какой-то неизвестный застрелил премьер-министра.

Но она не хотела сейчас думать об Улофе Пальме.

Она в очередной раз взяла в руки рукопись Юханны. Анна снова и снова ее перечитывала, испытывая щемящее волнение и благодарность. Правда, к этим чувствам примешивалось и разочарование. Некоторые вещи хотелось изменить. «Я вечно хочу чего-то поменять, — раздраженно подумала она. — Из-за моего идиотского непостоянства я хочу… чего?

Разгадать твою загадку.

Какая наивность! Жизнь не допускает толкований. Люди раскладывают свои карты как могут, а потом начинают все сильнее и сильнее беспокоиться — верно ли они их разложили? Многие начинают лихорадочно снова тасовать колоду. Но ты всегда была загадочной и таинственной, я хорошо это знала. И эта таинственность высвечивается в самых неожиданных местах твоего рассказа. Некоторые упоминания скользят по тексту легкой тенью и сразу же исчезают. Затем ты снова переходишь к обстоятельному, внятному и упорядоченному повествованию.

Я начну с простого, — подумала Анна, — и тогда смогу легче понять все остальное. Я напишу письмо».

Она села за компьютер:

«Стокгольм, март 1986 года

Дорогая мама!

Этой ночью я напишу тебе письмо, и скажу тебе то, чего до сих пор не отважилась сказать или написать.

Я прочла твою точную, добросовестную историю. Ты сразу вернулась с небес на грешную землю и заняла место среди прочих смертных.

В твоей жизни не было ничего сверхъестественного и неземного.

Само собой разумеется, что я, когда была молода, отнюдь не желала тебя растоптать за недостаточную образованность и самоуверенность. Ты вообще не вспоминаешь о тех временах, в рукописи они проходят мимо, не оставляя ни ран, ни следов. Наверное, ты поняла, что мне была нужна эта идиотская защитная стена учености, как всему моему карабкавшемуся наверх поколению, которое хотело победить, превзойти своих родителей, отрицая свое происхождение.