В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель

– Уже нашла себе кое-что, когда мы ездили в отпуск. Международное право. Придется пойти переучиваться, конечно, но место ей обеспечено.

Разумеется. В конце концов, Голландия – это не Гондурас, это совсем рядом, и мы сможем ездить друг к другу в гости, мы сможем перезваниваться и все такое прочее. Но почему-то, несмотря на это, у меня по-прежнему внутри что-то переворачивается при мысли о том, что Терезы больше не будет в пределах непосредственной досягаемости.

– Ну вот, собственно, и все, – Паскаль смотрит на часы, встает, допивает свой кофе и ставит чашку на стол. – Мне пора.

– Спасибо, с меня тоже на сегодня достаточно.

– Можешь присоединиться и помочь мне все разложить, если есть на то желание.

– Пока нет.

– Тогда я оставляю тебя тут, будь как дома, еда в холодильнике; да, и вымой посуду, пожалуйста.

На полдороге она оборачивается, так и не дойдя до двери.

– И что касается твоего Николаса…

– Да?

– Ошибаются те, кто считает, что избежать страданий в жизни может только безучастный созерцатель[12]. Безучастному созерцателю удается лишь избежать всего остального, что должно было бы в ней произойти, – она улыбается. – Возможно, это тебе чем-то поможет. Это то, за что я лично терпеть не могу тебя.

С приходом почтальона на столе приземляется открытка, на этот раз из Кейптауна. Гейбл твердо намерен сдержать свое обещание относительно Рождества. Под этим благовидным предлогом Глэсс развертывает такую кампанию по подготовке праздничных мероприятий, будто собирает военный поход наполеоновского размаха. Можно рассчитывать, что придут Тереза и Паскаль; присутствие Михаэля в доме уже стало само собой разумеющимся.

На кухне Глэсс, как и в прошлые годы, забаррикадировалась горой кулинарных книг, когда-то принадлежавших Стелле, и исписанных листочков и сосредоточенно пытается составить рождественский обед из трех блюд. Я уже перестал задаваться вопросом, зачем она столько времени тратит на то, что никогда не выйдет за рамки подготовки. Еще никогда то, что рождалось после прочтения в ее голове, не было претворено в реальную жизнь. В конце концов обед, как и любая потенциальная праздничная трапеза, ограничится одной-единственной курицей в готовом маринаде с печеной картошкой. На мой вопрос о грядущем переезде она даже не поднимает головы.

– Ну разумеется, мне будет не хватать ее, дарлинг.

– И что ты намерена делать?

– Поменьше думать об этом.

– Я имею в виду, что ты намерена делать, когда останешься без работы?

– Искать новую. Ну что еще?

Глэсс захлопывает одну книгу, открывает другую и снова начинает ожесточенно выписывать что-то одной ей понятное. Потрескивающие в печи поленья наполняют комнату приятным теплом. За тепло пришлось расплачиваться до мозолей натертыми ладонями – теперь до самого апреля рубке дров не будет ни конца ни края.

– И не думай, что я раньше не хотела этого сделать, – продолжает она. – Я в этой конторе живу дольше, чем самый древний кактус на подоконнике. В сущности, мне только остается быть ей благодарной: если бы не ее отъезд, я бы никогда свою задницу с места не сдвинула.

– Пойдешь работать к Михаэлю?

– Упаси Боже. Как ты прекрасно знаешь, никогда не следует спать с тем, с кем работаешь, ну или в данном случае – наоборот, – Глэсс откладывает в сторону карандаш и устало опирается на следующую книгу. – Скажи мне, дарлинг, что ты думаешь о курице с картошкой?

– Просто пальчики оближешь.

– Ну вот видишь. – Она встает, улыбается и комкает в ладонях бесчисленные листочки. – Кстати, почему бы вам с Дианой тоже кого-нибудь не пригласить?

Диана практически все свое время проводит у Коры или – в компании Коры – у ее знакомых девочек. На мой вопрос, не хочет ли она пригласить подруг, Диана лишь отрицательно качает головой.

– Кора видела Визибл только издалека, и этого ей хватило. Она говорит, что в доме есть что-то сверхъестественное. Вероятно, он стоит на точке конвергенции.

– На точке чего?

– Там, где под землей сходятся реки – и энергетические потоки.

– И ты тоже в это веришь?

– Гипотетически это возможно, не так ли? – она склоняет голову набок. – В любом случае она говорит, что такой дом поглотит любого, кто решится в него войти.

– Не хочу тебя задеть, но звучит несколько… странно.

– Может быть. Но поверь мне, Фил, нет более трезвомыслящего человека, чем она.

Спрашивать Кэт, не желает ли она насладиться курицей с картошкой, бессмысленно, поскольку все праздники она под бдительным присмотром родителей будет распугивать окрестных отдыхающих на заснеженных склонах Альп.

– Это уж точно в последний раз, – сообщает она, перекрикивая предпраздничное пиликанье собственной скрипки. – И после той скуки смертной, что они мне устроили на Мальте, я постараюсь оторваться по полной. Попомни мои слова.

– Твое сердце все еще воображает себя маленьким компасом?

Кэт кривится, но делает вид, что пропускает мои слова мимо.

– Что ты будешь дарить Диане и Глэсс?

– Ничего. На этот раз у нас нет денег.

– А Николасу?

– Пока не знаю.

За исключением бега, других увлечений за ним я не заметил. Да, разумеется, у него есть его музей, но, если бы я стал рассказывать об этом Кэт, это было бы нечестно с моей стороны. Это не моя тайна, и, откровенно говоря, мне нравится иметь над ней это небольшое преимущество в доверии.

– Мы договорились вместе пройтись по магазинам, – продолжает она, терзая инструмент. – С ним может быть потрясающе весело, ты не находишь?

– Зависит от обстоятельств.

– Кстати, он, в отличие от тебя, одобряет.

– Одобряет что?

Кэт откладывает скрипку и смычок. Мне кажется, я почти что слышу, как где-то в соседней комнате щелкает секундомер.

– То, что я собираюсь перекраситься в черный.

– Кэт!

В конце концов я решаю сделать ему очередную витрину. Эта задача с самого начала настолько превосходит мои возможности, что, недолго думая, я прошу Михаэля мне помочь, и, разместившись в одной из пустых комнат Визибла и выпотрошив неиссякаемые запасы подвала, где на этот раз находится вполне приличное дерево, в течение последующих дней мы пилим, строгаем и стучим, как только он рано или поздно возвращается из своей конторы. Похоже, он умеет вообще все.