В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель

Значит, так мне и надо.

Внезапно я понял, что за тень я видел на ее лице: это была тревога. Не просто тревога, а именно тревога о моем будущем. Мою голову пронзила мысль, что быть мисс Нэнси всю жизнь, наверное, не так-то и просто, герой ты или не герой, но было совершенно очевидно, хоть и столь же непонятно, что это напрямую связано с уплывшим по реке мячом. В конце концов, с него-то все и началось. Именно поэтому я продолжал стоять, уставившись на поверхность воды. Мне было уже девять лет, и я знал, что не существует ни привидений, ни поросшего тиной и увешанного водорослями водяного, который мог бы обратить течение вспять и вернуть мяч обратно, но осознание этого ничуть не придавало мне уверенности.

Поэтому я продолжал стоять и смотреть.

На всякий случай.

На мое плечо опустилась теплая рука Терезы.

– Я хочу тебя кое с кем познакомить, малыш.

Я обернулся и нос к носу встретился с маленькой черной куклой.

– Это Палейко, – сказала она. – Он совершенно особенный, Фил.

– Он негр.

– Он чернокожий, – поправила Тереза.

– Но негры и есть чернокожие.

Палейко был меньше, чем кукла Дианы, и намного старше. На темном фарфоровом лице светились большие белые глаза; голое, бесполое тельце было исцарапано вдоль и поперек, и, естественно, он ни в какое сравнение не мог идти со своей светловолосой соперницей, но как раз это и делало его столь привлекательным в моих глазах, что устоять было невозможно. Во лбу его неярко блестел крошечный розовый камешек – хотелось думать, что это был обломок коралла или драгоценный камень.

– Его мне подарила мама, когда я была еще совсем маленькой, – прошептала мне на ухо она. – А ей подарила его моя бабушка, когда мама еще была маленькой. Он очень старый и много повидал на своем веку. Время от времени он будет разговаривать с тобой и отвечать на вопросы, которые ты ему задашь. Теперь ты – его маленький бледнолицый друг.

– А почему его так смешно зовут?

– Это тайна. И единственный вопрос, который ты никогда не должен ему задавать.

– Почему?

– Потому что тогда он разобьется на сотню мелких осколков.

Я прижал черного, как негр, Палейко к себе, плюхнулся в траву там же, где стоял, и прислонился ухом к его нарисованному рту. Так сразу в голову не приходило ничего, о чем я мог бы его спросить; все, что я слышал, было бульканье и плеск бежавшей в двух шагах от меня воды, шуршание травы, хлеставшей удаляющейся Терезе по щиколоткам, и разговор между ней и Глэсс, когда они вновь уединились на одеяле возле корзины.

– Он уже слишком большой для какой-то куклы, – сказала Глэсс.

– Нельзя быть слишком большим для куклы. Посмотри, как он с ним обращается. Он уже его любит.

– Не знаю… Это просто стереотип или еще одно дурацкое доказательство?

– И то, и другое, и ничто из этого, моя божественная. Твое солнышко – просто маленькая мисс Нэнси, попомни мои слова!

– Есть разница между Нэнси и просто гомосексуалом?

– Разве это так важно?

На минуту воцарилось молчание.

– В любом случае он очень хорошенькая мисс Нэнси, – наконец произнесла Глэсс. – С очень хорошенькими, вправленными на место ушами.

– Даже не сомневаюсь. Настанет время, и мужчины будут падать к его ногам, – Тереза прыскает со смеху.

– Не волнуйся, там они будут в надежных руках.

– Я тоже хочу быть мисс Нэнси!

Я отпустил Палейко и обернулся. Это была Диана, которая до того безмолвно наблюдала за происходящим, кусая то пирог, то прядь своих длинных волос, а теперь стояла перед Глэсс, забыв про писающую непричесанную куклу. В глазах ее сверкала зависть, и я всей душой понимал, что она сейчас чувствует. Я был героем, я был мисс Нэнси, и у меня был Палейко. Героем Диана уже стать не могла, потому что мяч исчез, и добиться почетного звания Нэнси было ее единственным шансом променять ничем не примечательную куклу на такое сверкающее чудо, как Палейко. От меня – и она это прекрасно понимала – она его не получит, ибо пальцем не пошевелила для того, чтобы избавить меня от выпавших на мою долю мучений.

– Ты не можешь быть мисс Нэнси, мое сокровище, – попыталась пресечь ее вопросы Глэсс, но тщетно.

– Почему?

– Потому что для этого надо быть мужчиной.

– Тогда я хочу быть мужчиной.

– Диана, не глупи, мужчиной ты тоже стать не можешь.

– Почему?

– Слишком дорого, – отрезала Тереза и, корчась от смеха, повалилась на одеяло.

– Видишь, мой маленький бледнолицый друг, – прошептал мне на ухо Палейко, – все не так просто, как кажется. Единственный герой здесь – это ты.

Шатаясь, Кэт протягивает мне руки, белыми пятнами выступающие на фоне темных стен.

– Черт… Мне… Мне очень, очень жаль, Фил, прости.

Я не знаю, как относиться к тому, что его не стало. Палейко не разговаривал со мной уже много лет. Черт возьми, да на самом деле он никогда со мной не разговаривал – он вообще не умел разговаривать, он был просто игрушкой, но игрушкой не моей, а Терезы, и именно от этого мне так больно смотреть на рассеянные по полу осколки. После того как она подарила его мне – на время, прошептал во мне знакомый голос, она доверила меня тебе только на время, – она ни разу не справлялась о том, как он. Мне не придется ей даже рассказывать о том, что случилось, это лишь причинит ей ненужную боль. Своих детей, которым я мог бы передать его по наследству, у меня не будет никогда.

Она доверила меня тебе, а ты не следил за мной.

Время утекает сквозь пальцы. Из динамиков радио доносится какая-то смазливая мелодия. Я ползаю по паркету, щурясь от жара, поднимающегося от свечей, как из раскаленного горна, и ищу розовый камешек, что был у него во лбу, – тщетно, тщетно, тщетно. Наверное, он закатился в щель. Я прислоняюсь спиной к стене и сажусь рядом с Николасом, который все это время наблюдал за мной, не двигаясь с места, и выскребаю мелкие осколки, впившиеся мне в ладони. Кэт так и стоит с распростертыми руками.

– Эй, – Николас обнимает меня, притягивая к себе и прижимая мое лицо к своей груди. – Только не плачь, хорошо? Не надо плакать. Мы его снова склеим.

– О’кей.

– Я сейчас принесу совок и веник.

– О’кей.

– Мы соберем все-все осколки, даже самые маленькие.

– Все, не надо.

– И склеим его.

– М-м-м.

– Только не плачь.

– Идите сюда, – говорит Кэт и тянет нас за руки. – Идите.

Она поднимает нас с пола, кладет голову мне на плечо и обнимает его за бедра; мы медленно, сначала еще пошатываясь и боясь наступать, но потом все увереннее и увереннее качаемся в такт музыке, прижимаясь друг к другу. Я закрываю глаза и кружусь, кружусь; там, где соприкасаются наши тела, меня как будто обдает открытым огнем. Под моими ногами хрустят и еще больше дробятся осколки, сейчас мы перевернем какую-нибудь свечку, по полу польется воск, дом охватит огонь. Я чувствую губы на своих губах, на моей шее, я не знаю, чьи это нежные касания – Кэт, Николаса или их обоих.