В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель

Значит, будем бросать.

Не так уж это и сложно.

Дважды, выскользнув из моих ладоней, мяч плюхнулся на землю. На третий раз, вместо того чтобы лететь к Терезе, он направился почему-то вверх и чуть было не приземлился мне на голову, а на четвертой – и последней – попытке я зашвырнул его прямо на одеяло, где, в последний раз возмущенно звякнув, рассыпалась на осколки чашка.

– Как говорится, на счастье! – засмеялась Тереза, и я, бодро улыбнувшись в ответ, надеялся лишь, что она не заметит, как предательски задрожала моя нижняя губа. Слезы, готовые в любой момент побежать по щекам, жгли глаза так, что сдерживаться было почти невозможно.

На этот раз перекура не было.

– А теперь – гол! – хором воскликнули Тереза и Глэсс, что стало поводом для нового приступа преувеличенно радостного настроения.

Гол.

Вот оно, самое последнее и самое коварное из приготовленных испытаний. Самая изощренная пытка, самый последний предел. Или они даже не замечали, им не приходило в голову, что они попросту издеваются надо мной? Что я при всем желании не смогу попасть по мячу, который я даже не в силах был бросить? Тех самых пресловутых сил во мне оставалось только на то, чтобы поскорее покончить с этим невыносимым действом.

Я положил ненавистный мяч перед собой и замер в нерешительности. Разбежаться? Не разбежаться? Правой? Левой? Куда?..

Тереза ободряюще махнула рукой.

– Ну давай, дарлинг, – подначивала меня Глэсс.

– Но мама…

– Просто возьми и сделай это!

Шрамы у меня за ушами неистово зачесались. Я посмотрел в восторженно распахнутые глаза матери, зрачки в которых казались неестественно суженными, и внезапно, глядя на пляшущие в них незнакомые огоньки, понял, что чувствовал Дамбо перед тем, как прыгнуть с двадцатиметровой вышки в манную кашу. Непостижимым образом Глэсс в мгновение ока превратилась в одну из этих там, маленьких человечков.

Диана наконец отложила в сторону куклу и с интересом, как мне казалось, наблюдала за происходящим. Тереза стояла рядом с ней и, приоткрыв рот, смотрела на меня непривычно замутненным взглядом. В том, что рот ее был полуоткрыт, само по себе не было ничего необычного, но в то же время она производила впечатление человека с полным отсутствием в голове извилин, и просилась мысль, что с ее губ вот-вот закапает слюна.

Я улыбался и ненавидел их всех.

И, сжав ненависть в кулак, с разбегу вдарил по мячу, попав по нему самым кончиком ступни.

Удачнее удара трудно было себе представить. Мяч оторвался от земли, описав идеальную, завораживающую дугу, по параболе расчертившую воздух над нашими головами. Я задрал голову и посмотрел ему вслед. Не болтаясь в воздухе, ни разу не отклонившись от траектории, юлящее и сверкающее на солнце черно-белое пятно бесшумно поднялось, достигло апогея и так же плавно пошло вниз.

И упало в реку.

Раздался тихий всплеск – настолько тихий, что я не был уверен, ударился ли мяч о поверхность воды или это мое сердце упало в плещущийся в желудке ужас; я втянул воздух и замер.

– Ура-а! – завопила Тереза и захлопала в ладоши. – Ну что, малыш, ты прошел все испытания!

– И это все? – с сомнением переспросила Глэсс, следя, как и мы все, за резво уплывающим по течению мячом, который становился все меньше и меньше, кувыркаясь на маленьких, поблескивающих на солнце волнах. – Ты считаешь, что можно распознать гомосексуальные наклонности по отсутствию спортивных?

– Скорее по отсутствию желания спортом заниматься.

– Ну, я не знаю, конечно…

– Зато я знаю! – ничуть не смущаясь, парировала Тереза. – Поверь мне, у меня надежный источник, эту игру каждый знает, что не мешает им над ней ухохатываться. Что твой сын – самая настоящая маленькая мисс Нэнси[11], это как пить дать! – Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. – Никогда не забуду, как он хотел быть Спящей красавицей, а ведь сколько лет уже прошло.

Кто такая маленькая мисс Нэнси, я не знал, и уж тем более не знал, при чем здесь Спящая красавица. Зато мне было точно известно, что по моей вине в реку попал футбольный мяч, за который Тереза отдала столько денег, мяч, который был моим подарком на день рождения – то есть априори сокровищем, святыней, даже несмотря на мою ненависть к нему, и что мир сошел с ума, потому что никого это ни в малейшей степени не волновало.

Теперь уже Глэсс взяла меня за подбородок, повернула к себе мое лицо и свободной рукой погладила меня по голове.

– Ну, раз так… значит, так. – Она задумчиво посмотрела на меня, и что-то мелькнуло на ее лице, будто пронеслась едва заметная тень, быстро, словно взмах ресниц. – Значит, так мне и надо.

Наконец-то на губах Глэсс снова заиграла улыбка, и я облегченно вздохнул, не переставая вглядываться в ее глаза в поисках подвоха, малейшего сигнала о том, что ей не хотелось бы, чтобы ее сын был маленькой мисс Нэнси, и это срочно необходимо исправить, возможно, путем операционного вмешательства, как это произошло с ушами. Если этим сигналом была та самая тень, скользнувшая по ее лицу, то это уже было в прошлом. Очевидно, быть мисс Нэнси не настолько плохо, как иметь оттопыренные уши.

– Я уже было подумала, что все, когда он вдруг по нему ударил, но при всем при этом, – Тереза снова заливалась смехом, – при всем при этом он все равно молодец. Он герой! Ты у нас герой, Фил! А теперь – за пирог. Боже, как же я хочу сладкого!

Итак, я оказался героем. Понять мне это было сложно, поскольку героическим маме и Терезе казалось то, что в моих глазах выглядело позорной неудачей, но при всем при этом я все равно был героем. Это было хорошо, причем хорошо настолько, что становилось все приятнее и приятнее, и все последующие дни я испытывал горячее желание поведать кому-нибудь о том, какой я молодец, например Анни Глессер или господину Троту. Но Анни вот уже год как лежала в том ужасном санатории, где ее истязали электрошоком, завернув в смирительную рубашку, а господин Трот, милейший старый прыщ, еще года два назад с улыбкой на губах завершил свой путь не где-нибудь, а прямиком на небе. Не было никого, кому я бы мог доверить такое, и мне не оставалось ничего, кроме как ждать следующего приезда Гейбла.

Пока Тереза, Диана и Глэсс под звон тарелок расправлялись с принесенным пирогом, я пробрался через обнимающую мои колени траву к реке и попытался бросить последний взгляд на мяч. Но его давным-давно унесло течением – к этому времени он, должно быть, уже добрался до Большого Глаза, и увидеть его уже, конечно, было нельзя – именно в этом я и хотел удостовериться. Шрамы за ушами так и не перестали чесаться, и это вызывало во мне беспокойство. Каким-то образом это было связано с тем, что я оказался маленькой мисс Нэнси, и что случится, если я буду таким и дальше, я не представлял, но в первую очередь меня волновали слова Глэсс, сказанные, несмотря ни на какое хихикание: «Раз так – значит, так». Слова, которым предшествовала секундная пауза – и за эту секунду, я точно помню, улыбка сползла с ее лица и так и не вернулась, пока не промелькнула тень.