Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

– Досифей прав, – заметил Варавва. – Половина римских солдат – наемники. Если мы отравим воду в колодцах, а жара не спадет, в стане Пилата вскоре поднимется мятеж. Такое уже бывало в римской армии. Не правда ли, Лонгин?

– Да, такое случалось, – подтвердил центурион, – но в Третьем Галльском – никогда. Там наемников не более четверти, а остальные солдаты – это элита. Этот легион был создан Юлием Цезарем, и сражаться в его составе – особая привилегия.

– Почему бы нам не договориться с Пилатом? – заговорила Саломея, фарисейка-воительница. – Он ведь тебе что-то предлагал, когда вы встречались.

– Отдать ему статую в обмен на наши жизни, – сообщил Варавва.

– О каких переговорах ты говоришь? – возмутился Рекаб.

– Вполне логично! – продолжал Варавва. – Он знает, что вся Палестина пристально следит за ним, не говоря уже о Риме. Если он проявит слабость, его уже никто не будет бояться. А власть Пилата держится на страхе, который он вызывает.

Под сводами храма установилась тишина. Казалось, у предводителей кланов закончились идеи. Давид внимательно слушал все предложения, не принимая участия в обсуждении. Что касается Лонгина, то он тоже предпочитал не настаивать на своем. Поскольку он был римлянином, его предложения могли счесть сомнительными. Но Варавва так не думал.

– А что посоветуешь ты, центурион? Если бы тебе пришлось противостоять армии, которая тебя воспитала, что бы ты предпринял? – поинтересовался он.

Трибун вглядывался в лица окружавших его людей. Все ожидали, что он предложит нечто такое, что даст шанс выжить хотя бы их детям.

– Следует поступить, как Верцингеториг в битве при Герговии, – ответил он. – Вести боевые действия малыми группами. Например, пусть десяток ваших лучших воинов ночью наносят удары.

– И воительниц, – вмешалась Саломея. – Я не собираюсь стоять у очага, когда мужчины будут сражаться. И я знаю в этой крепости немало женщин, думающих так же, как и я.

– Команда лучших мужчин и женщин, – поправил себя Лонгин, – которая сожжет военные машины и осадные башни до того, как враг сможет ими воспользоваться. Зачем им пандусы без башен?

– А назавтра они отправят на крест сотню наших собратьев в наказание за эту вылазку, – произнес Эли.

– Нужно будет решиться причинить вред нашим собратьям, – сказал Рекаб. – Ошпарить их кипятком, засыпать их стрелами, если придется. Поскольку только страх не позволяет им восстать против римлян. Нужно, чтобы страх покинул их, и тогда они станут нашими союзниками.

– В распоряжении римлян десять тысяч рабов. Ты хочешь их всех убить?

– Почему бы нет? Если это поможет спасти наши семьи.

– Иными словами, убить десять тысяч иудеев, чтобы спасти три сотни? Да простит меня Господь!

– А простим ли мы его? – отозвался Варавва. – Чего ждет наш Бог? Почему не вмешивается? Или он оглох и ослеп? Не позднее чем через два дня восстание будет подавлено! Кто тогда будет защищать его дом? Римляне?

Варавва в своей обличительной речи был столь убедителен, что никто не осмелился перечить ему, лишь Давид почувствовал, что должен это сделать, и заговорил:

– Мы не должны рассчитывать на Бога, Варавва, только на самих себя. Моисей не ждал помощи Всевышнего, чтобы привести свой народ в Землю обетованную. Он действовал сам, движимый нерушимой верой, и именно эта вера в Бога заставила расступиться Красное море! Именно она. А у нас есть такая вера?

Выступление Давида заставило замолчать всех собравшихся. Сын Иешуа вопросительно смотрел на предводителей кланов. Каждый по очереди кивнул, в том числе и Варавва, впечатленный зрелостью суждений молодого человека.

– Давид из Назарета произнес золотые слова, как часто делал его отец, Иешуа, которого кое-кто из вас знал. Раз он решил пожертвовать ради нас своей жизнью, значит, он уверен в справедливости нашего дела. Не важно, что он еще так юн. Давид из Назарета грозный боец, которого воспитал зелот Шимон, и в нем живет дух того, кого некоторые из нас считают Мессией. Какими бы ни были наши верования, нам понадобится этот дух в ближайшие дни. А пока за работу, братья! И пускай наша вера укрепит вас всех.

По залу пролетел одобрительный гул, и предводители кланов разошлись. Варавва остановил Досифея и спросил у него:

– Ты можешь найти приличную комнату для наших гостей?

Самаритянин утвердительно кивнул. Он по-дружески похлопал по плечу Варавву и ушел вместе с Давидом и остальными. Прежде чем выйти, юноша оглянулся на Лонгина и по его взгляду понял, что заставило его остаться.

Варавва видел, что центурион даже не шелохнулся.

– Если мужчина хочет остаться для разговора с другим мужчиной, значит, он будет откровенен. Давай, римлянин. Я тебя слушаю.

– В день штурма мои планы тебе не пригодятся, потому что перед тобой будет не воин, а демон.

– Когда в моей руке оружие, я и сам демон, римлянин.

– Я знаю, – ответил трибун, рассматривая человека, погубившего его близких. – Но я служил под командованием прокуратора и знаю, как он будет действовать. Он получает удовольствие не от победы, а когда унижает других. Когда они страдают. Здесь с тобой не только воины, но и женщины и дети. И ему об этом известно.

– Наши женщины и дети – тоже воины, – сказал Варавва. – И более грозные, чем некоторые мужчины. Они будут сражаться плечом к плечу с нами, потому что Храм Всемогущего такой же их, как и наш.

Лонгин молча кивнул в знак согласия, потом повернулся, собираясь уйти, но мозолистая рука легла на его плечо.

– Откуда ты знаешь? – спросил Варавва.

– Что?

– Что я – демон, когда в моей руке оружие?

Лонгин смотрел на него, ничего не отвечая. Перед ним стоял насильник его матери, убийца его отца. Может, это было еще одно испытание, которое Бог ему послал, чтобы проверить крепость его веры?

– Мой отец был врачом-хирургом римского гарнизона в Сепфорисе, – сказал центурион. – И мы с матерью жили там вместе с ним. Мне было шесть лет, когда я впервые увидел тебя в деле…

В глазах Лонгина заблестели слезы, зелот видел, что он все еще жаждет мести, хотя и подавляет это желание.

– Значит, ради этой встречи Бог уберег меня от распятия и гибели на галере! – произнес он. – За эти преступления я наверняка попаду в ад, римлянин. Впрочем, я уже там, когда гляжу в твои глаза. Что ж, открой мне туда дверь!

Он вытащил свой меч и протянул его Лонгину. Центурион с ужасом смотрел на лезвие, словно увидел на нем кровь своего отца. Возможность отмщения была на расстоянии вытянутой руки шестилетнего ребенка. Он мог совершить это. В один миг поквитаться.

Лонгин отвернулся и, сделав несколько шагов к выходу, остановился.

– Твоя смерть не вернет мне моих родителей, Варавва. Я и сам грешник, а прощение Божье нельзя добыть местью.