Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

«Ах какая ты умница!» – подумал Монти. Вслух сказал:

– Не стоит так спешить, Харриет. Может, завтра утром Блейз еще приползет на коленях, будет проситься обратно.

– Пусть себе приползает, хоть сейчас. Дома уже никого не будет.

– Как – никого? Куда же ты собралась на ночь глядя?

– Сюда.

– Сюда? То есть в Локеттс?

– Да… если ты не против. Знаешь, я просто не могу больше находиться в Худ-хаусе, я должна бежать оттуда немедленно – куда угодно. Я понимаю, конечно, что убежала недалеко, но так уж вышло. Твой дом – единственное место, куда я могу прийти в любой момент.

– А как же Мокингем? – спросил Монти.

Мысль о том, что эта новая, незнакомая Харриет намерена переехать к нему, вселяла в него сложные и неоднозначные чувства.

– А, Эдгар… Он мне очень помог. А сейчас он, кстати, помогает Дэвиду укладывать чемоданы.

– А что, Дэвид… укладывает чемоданы?

– Ну да. Он тоже не намерен оставаться дома. Так ты правда не против? Понимаешь, Мокингем не годится. Ты наш старый друг, мы знакомы уже сто лет. Выбери я Мокингем, Эдгар мог бы вообразить невесть что… а у меня даже в мыслях нет…

– А ты не боишься, что я могу что-то вообразить?

– Разумеется, нет. Монти, только ты в силах помочь нам с Дэвидом – никто, кроме тебя. Я… ты не представляешь, сколько во мне решимости… Мне, конечно, сейчас очень плохо и очень страшно – но я все ясно вижу и знаю, что мне нужно. Я готова брать твой дом приступом, если понадобится.

– Считай, что уже взяла, – сказал Монти.

– Спасибо. Я знала, что ты это скажешь. Эдгар с Дэвидом скоро придут. Ах, Монти, какое это ужасное, просто отвратительное письмо… И насчет Люки… Нет, Монти, Люку я им не отдам.

– Харриет, будь благоразумна! Как ты…

– Не знаю как. Но уж как-нибудь постараюсь. Я многое могу дать этому ребенку. Его родители – они ведь даже не умеют с ним разговаривать. А я умею. Он меня любит. И они не станут требовать, чтобы…

– Станут. Они его родители.

– «Они», «они» – опять «они»!

– Успокойся, Харриет.

– Блейз не знает, какая я на самом деле, иначе он ни за что бы не посмел мне такое написать.

– Возможно, ты и сама не знала, какая ты на самом деле.

– Ну да, у меня же не было в жизни таких испытаний…

– Постой, Харриет, послушай меня минутку. Блейз говорит, что ты хранительница, что ты святая и так далее. Подумай, может быть, так лучше для всех – и для тебя тоже? Как бы ты сейчас себя ни чувствовала, как бы ни сходила с ума, но, может, тебе надо оставаться святой? Все вынести, искупить все их грехи… включить отопление, в конце концов? Помнишь, как идеально ты держалась с самого начала?

– Помню, только святость тут была ни при чем. Это не святость, а сила, стремление подчинить – неудивительно, что Эмили это не понравилось… Мне казалось, я все могу решить, все устроить… И так хотелось утешить Блейза… думала, ему это нужно. Ах, Монти, как же так вышло, а?..

Шагнув к Монти, Харриет взяла его за обе руки. Снова звякнул дверной звонок.

На крыльце под фонарем стояли Дэвид, Эдгар и несколько чемоданов. Монти едва сдержался, чтобы не расхохотаться.

– Входите, входите. Харриет уже здесь, она мне все объяснила.

Главное, без лишней бравурности, напомнил он сам себе; все и правда ужасно.

Дэвид, бледный, с каменно-неподвижным лицом, уже вносил чемоданы. Эдгар строго глядел на Монти.

– Извини, я нес тогда совершенный бред, – сказал Монти. – Не знаю, что на меня нашло. Пожалуйста, прости меня.

Лицо Эдгара тут же расплылось в блаженной улыбке, – вероятно, он держал ее наготове, лишь слегка прикрыв напускной суровостью. Эта неожиданная смена выражения напомнила Монти прежнего Эдгара – розовощекого, светловолосого, страшно стеснительного и страшно умного.

На пороге кабинета появилась Харриет. Она смотрела на вновь прибывших несчастными, трагическими глазами и, кажется, опять собиралась заплакать.

– Ну вот, Харриет, – поспешно объявил Монти, – ты у себя дома. Думаю, дальше вы тут уже без меня разберетесь, Дэвид с Эдгаром тебе помогут. Простыни, постели… в общем, найдете все, что нужно. Комнаты выбирайте, какие хотите, кухня тоже в вашем распоряжении. А я пойду.

– Как? – воскликнула Харриет. – Монти, умоляю тебя, ты что, совсем уходишь?

– Нет, просто хочу немного пройтись.

Монти выскочил за дверь и чуть не бегом припустил в сторону калитки. На улице уже стемнело, но небо еще голубело вечерней голубизной, сквозь которую просвечивали только самые крупные звезды. Услышав за спиной быстро приближающиеся шаги, Монти резко обернулся – и Дэвид с разбегу налетел прямо на него. От неожиданности оба вцепились друг в друга.

– Монти, вы не бросите нас? – не разжимая пальцев, спросил Дэвид. – Правда, не бросите?

– Нет, конечно. Куда я, по-твоему, могу деться?

– Да куда угодно. В Китай.

– Я не еду в Китай, – сказал Монти.

Монти выругался про себя, безуспешно пытаясь поддеть гнутый гвоздь соскальзывающим клювом молотка. Он чувствовал себя безруким и ни на что не годным. Было почему-то до нелепости страшно: вдруг он не справится? Он уже отодрал от забора между Худ-хаусом и Локеттсом одну доску и сейчас сражался со второй. Собаки, для которых предназначался будущий проход, насмешливо скалили клыки, наблюдая с той стороны за его усилиями. Каждый новый удар молотка сопровождался заливистым лаем. Черная лохматая морда Ганимеда уже просунулась в щель. Монти в сердцах пнул доску ногой, собаки отскочили. Наконец нижняя часть доски расщепилась надвое, и собаки, начиная с самых маленьких, стали просачиваться в сад.

Он уже позвонил в Бэнкхерст и договорился, что приедет на собеседование в пятницу (по телефону с ним разговаривала секретарша Бинки). Таким образом, шаг был сделан, план спасения начал из мечты превращаться в действительность, хотя облегчения это не принесло. Он никак не мог оживить в себе ощущения, которые изначально связывались у него с понятием «настоящая нормальная работа». Мысль о том, что он должен выдержать это новое испытание, не вызывала особого подъема. Ясно было только одно: в какой-то момент он принял решение выбраться из скорлупы и окружить себя простыми и обязательными вещами. Эти вещи должны были стать частью его очищения от Мило и избавления от Магнуса. Было также ясно, что, если оставить все как есть, с ума он, пожалуй, не сойдет, но не исключено, что с ним произойдут другие, еще худшие изменения. Вторжение нежданных гостей нервировало его, и он избегал их общества, насколько это было возможно. Собственные переживания казались ему ничтожными, но отделаться от них он не мог – выходит, за столько лет так ничему и не научился.

Он почти перестал спать, но, когда забывался, по-прежнему видел сны. Сегодня ночью ему снилась Софи. Он лежал в своей постели, только постель почему-то превратилась в длинный узкий ящик с деревянными стенками. Софи, освещенная огнями рампы, молча прошла мимо. Она была одета в подвенечное платье. (На самом деле у нее никогда не было подвенечного платья, в день бракосочетания она забежала «расписаться» с Монти будто между делом; зато миссис Смолл, в отличие от нее, с самого дня свадьбы хранила свой подвенечный наряд тщательно упакованным в черную оберточную бумагу.) Так Софи не умерла, подумал Монти, просто она теперь немая. Да, нелегко, наверное: с ее-то острым язычком – и всегда молчать! В этот момент Софи взглянула на него; блеснули, как ему показалось, ее очки – только это были не очки, а непомерно большие слезы, сверкавшие вокруг ее глаз наподобие чешуи. Когда Софи уже прошла, Монти с ужасом заметил, что она не одна, по пятам за ней следует епископ в темно-красных бриджах до колен – тот самый, но только вместо деревянной ноги у него каким-то образом успела отрасти настоящая. Шествуя мимо, епископ повернул голову и улыбнулся Монти заговорщицкой улыбкой.