Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

– Я говорила, что тебе придется спуститься за мной в ад, найти меня там и оживить? – сказала Эмили.

Все у них было снова по-прежнему, только теперь к тому прежнему прибавились годы, страдания, которые они причинили друг другу, ужас разоблачения, страх потери – и все вместе стало глубже, крепче, сложнее и пронзительнее.

– Да, – пробормотал Блейз, опускаясь перед ней на колени.

– Я говорила тебе, что твое истинное «я» всегда со мной?

– Да.

Он потянулся – медленно, с наслаждением, как большой зверь, потом склонился и припал щекой к ее босой ноге.

– Господи, сколько я из-за тебя выстрадала. Сколько мы оба по твоей милости выстрадали.

– Да.

– Какой у тебя побитый вид. Весь побитый, не только глаз. Ну, ты сам все сказал, ты сам теперь все знаешь. Нельзя попасть в Зазеркалье, не порезавшись. Ты теперь это знаешь?

– Да.

Разрушительная сила, высвободившаяся три дня назад, продолжала свою работу. Она стала частью их силы и их знания, вдвоем они наконец начали обретать какой-то покой. Сначала Эмили говорила часами, Блейз слушал.

– Пусть она теперь страдает, ее очередь. Знаешь, я вдруг все про нас поняла. Черт, я ведь не желала ей зла – но кто знал, что она столько о себе возомнит? Прямо старшая жена в гареме, куда там. Она, видите ли, меня прощает, а я киваю как дура, соглашаюсь со всем, будто я какая-то преступница. Мы с тобой преступники, а она над нами самая главная – надо мной и над тобой, в общем кошмар. Заглянул бы ты тогда в зеркало, полюбовался бы на себя! Видочек – глупее не бывает. Как у нашкодившего мальчишки, которого пообещали высечь да в последний момент передумали. Тошно было смотреть, как ты ходишь перед ней на задних лапках, я чуть не свихнулась. А эти ее разговоры про то, какая я бедная и разнесчастная и что все это время ты ко мне относился плохо, но она заставит тебя относиться ко мне хорошо, – от всей этой ахинеи становилось еще хуже. Сначала я и сама была как пришибленная, но потом, слава богу, додумалась: нельзя же так, нельзя мириться с таким юродством во Христе. Ну хорошо, ладно, мне не нужна месть, я не хочу, чтобы она умывалась слезами. Но, черт возьми, у меня тоже есть права, и мне давно пора ими воспользоваться. А она пусть для разнообразия походит в бедных-несчастных.

Наконец гневные многочасовые излияния, которые Блейз выслушивал в мучительном и блаженном оцепенении, начали иссякать. Имя Харриет почти исчезло из их разговоров, упоминалось разве что в связи с какими-то практическими делами. О делах Эмили могла теперь рассуждать подолгу, с детской серьезностью и с удовольствием, и Блейз, слушая ее, переполнялся смиренной нежностью.

– Насчет твоей учебы: мы ведь не будем откладывать ее надолго, да? Я тоже хочу, чтобы ты стал настоящим доктором. Правда. И тебе совершенно не нужно из-за меня от чего-то в жизни отказываться.

– Ну, с этим пока все равно придется повременить. – Блейз, уже одетый и в галстуке, стоял перед Эмили на коленях и время от времени целовал подол ее юбки. – Посмотрим сначала, как у нас обернется с финансами.

– Погоди, дай я сяду, а ты клади голову мне вот сюда. Знаешь, все равно надо выехать из этой дыры как можно скорее. Для меня это важно. Как думаешь, та, новая квартира – не слишком большое транжирство?

– Нет, – сказал Блейз. – Новую жизнь надо начинать на новом месте.

– Хорошо. Это, как ты говоришь, психологически важно. Понимаешь, когда я увидела договор об аренде и под ним твою подпись, мне вдруг показалось, будто это мой сон сбывается – мы наконец женимся. Знаешь, мне столько раз снилось, что мне опять двадцать два года и что мы с тобой только что встретились и собираемся пожениться. Родной ты мой, ты даже не представляешь, какое это страдание невыносимое – знать, что мое место рядом с тобой, что я должна быть твоей законной женой, а быть столько лет непонятно кем!

– Да, малыш, – сказал Блейз. – Это было, и от прошлого я не могу тебя избавить. Но если придется страдать в будущем, знай, что я буду рядом и мы с тобой будем страдать вместе.

– Вместе. Отныне и навеки.

– Отныне и навеки.

– Новые занавески можно не покупать, сойдут и эти. Надо только для большой комнаты подобрать что-нибудь приличное, до пола. Миленький мой, ты, наверное, считаешь меня полной идиоткой! Тут столько всего происходит большого и важного, а я радуюсь из-за каких-то занавесок и из-за того, что у меня будет балкон и ванная с ковровым покрытием?

– Не считаю. В этом тоже любовь.

– Любовь – во всем. Знаешь, милый, я готова страдать сколько угодно, только бы ты любил меня по-настоящему и только бы был со мной. У нас будут друзья, да? Общие друзья, как у настоящей семейной пары? И они будут приходить к нам в гости?

– Да, конечно.

– Только не Монти Смолл и не тот толстозадый.

– Нет. Конечно нет.

– Послушай, по-моему, Люка вчера опять был у нее. Надо с этим как-то кончать.

– Ты права.

– Наверное, придется все-таки отдать его в пансион. Я устроюсь на работу. Для нас – для тебя, для Люки – я готова работать хоть до упаду, честное слово. Раньше мне казалось, что это никому не нужно, одна пустота кругом, вот я и обленилась, ничего не хотела делать. Думала, я уже тебя потеряла.

– Не потеряла, – сказал Блейз. – Ты это прекрасно знаешь. И всегда знала.

– Может, знала, а может, нет. Это сейчас связь с самым началом, когда мы только друг друга полюбили, кажется мне прочной. Будто любовь не прерывалась ни на миг, просто затаилась, ждала своего часа. А если там и было что-то плохое – я этого не помню.

– И я.

– А с Харриет вы будете иногда встречаться. И с Дэвидом, разумеется. Ничего, они привыкнут постепенно. Ты же не сгинул, не провалился сквозь землю. И я не хочу, чтобы они слишком страдали. То есть я вообще не хочу, чтобы они страдали, но кому-то ведь придется – раз ты у нас оказался такой умный!..

– Знаю, малыш…

– И ты теперь будешь мне верен?

– Да, Эм, да, милая…

– Все равно я буду следить за тобой, глаз не спускать.

– И не спускай, не надо. Мне это нравится.

– Ты ей правда напишешь сегодня вечером письмо? И покажешь мне?

– Да, и мы вместе пойдем на почту и отправим его.

– Так-то лучше, мой драгоценный.

Блейз притянул ее за обе руки к себе и начал всматриваться в пронзительно-синеглазое лицо. Счастливое и сияющее, оно казалось ему милее, чем много лет назад. К ней словно вернулась жизнь, вернулось все, что с самого начала так очаровывало Блейза, делало ее совершенно неотразимой. Он притянул ее еще ближе и закрыл глаза, чтобы насладиться вкусом поцелуя.

Все эти три дня он демонстрировал поразительную практичность и успел сделать массу полезных и нужных вещей. Он перебрал в Худ-хаусе все свои бумаги и документы. Подписал договор об аренде квартиры в Фулеме. Отменил встречи с пациентами и сообщил им, что будет теперь консультировать в городе. Он успел сделать все – кроме одного. Он не сказал Харриет, что он уходит. «Но я, собственно, не совсем ухожу, – убеждал он себя время от времени, когда на душе становилось особенно паршиво. – Это вопрос справедливости, я это сразу понял, в самом начале, когда еще мог рассуждать как здравомыслящий человек. Две женщины, и ни одну из них я не могу бросить. Значит, все должно быть по справедливости, то есть по очередности. Пришло время переложить основной груз на Харриет. Она выдержит, она сильная, этого у нее не отнять. Ее покой так и так уже нарушен. Она с Дэвидом будет жить в Худ-хаусе, а я буду приходить к ней, как раньше приходил к Эмили, – только чаще, разумеется, – но это будет честно, это будет открыто, так гораздо лучше. И вся ситуация будет гораздо лучше, а ведь это и есть самое главное? Конечно, боль при этом никуда не уйдет, просто перераспределится, но зато по справедливости. Как долго и как подло я открещивался от страданий Эмили – будто не замечал, не видел в упор. Разве не правильно, что теперь я стараюсь их хоть как-то возместить? История, конечно, ужасная, но я всегда знал, что она ужасная, в этом как раз ничего нового нет. И что тут можно сделать? Вывернись хоть наизнанку, а кому-нибудь все равно окажется плохо. Я просто выбираю меньшее из зол, и на то есть свои причины. Иначе разве смог бы я сделать Эмили такой счастливой? Это немало – подарить человеку счастье».