Живой Журнал. Публикации 2007 - Владимир Сергеевич Березин

тусовки. Сам выбор лауреата имеет опосредованное отношение к литературе — по сути, голосуют за человека, а не за текст.

Тут есть некоторые специфические особенности — фантастики много, в списке для голосования чуть не шестьсот романов, ворох рассказов (причём, если автор напечатал несколько рассказов в сборнике, то они в номинационном списке «разведены» в отдельные позиции, и вероятность этого автора подняться на сцену становится существенно меньше). Понятна и неполнота списка — он пока остаётся всё же корпоративным (в него не попадают, скажем, статьи из «Нового литературного обозрения», или авторы не признанные корпорацией). Составители резонно сетуют на обилие текстов и просят авторов самим сообщать о своих достижениях. Мне, правда, сложно представить себе Пепперштейна, пишущего письмо с просьбой включить свои «Военные рассказы» в какую-нибудь номинацию. Эти народные голосования — индикатор представлений тусовки о писателях (иногда представлений вполне мифологических). Это невеликое открытие, как и то, что никто из голосующих не читал шестьсот романов, а вдруг какие-нибудь «Галактические пауки вторгаются на Альдебаран» может оказаться шедевром, затмевающим Борхеса и Джойса. Так что премии — удивительно интересный инструмент изучения корпоративного сознания (не читателя вообще, нет — к тиражам и прочим счётно-коммерческим успехам они имеют такое же опосредованное отношение, как и к литературным качествам).

Конвенты ещё очень интересное место наблюдение за социальными группами. Например, как история всякого движения переживает стадию пассионарности, затем наступает акмэ и дальше валится в стагнационную яму или перерождается — да-да, привет историческому фантасту Льву Николаевичу Гумилёву — точно так же и фэндом проживает эти стадии. Людей, вовлечённых в мероприятие, становится больше, и из единого организма Конвент превращается в место встречи десятка не связанных друг с другом групп. На смену стилю молодых разгильдяев приходят большие батальоны коммерческой литературы. То есть, кто-то продолжает пьянствовать в образе стареющего разгильдяя, а кто-то занят своими прагматичными делами или вылез из стахановского мегабайтного забоя на пару дней, чтобы переговорить с друзьями.

История фэндома напоминает историю КСП, то есть клубов-конкурсов самодеятельной песни — с теми же встречами на природе, с весёлым пьянством. А потом дороги расходятся, начинается эстрадный чёс, появляется Шуфутинский, исполняющий слезоточивые песни Митяева, барды создают мюзиклы… Кто-то живёт от одного Грушинского фестиваля до другого, а кто-то уныло продолжает теребить струны на кухне.

Корпорация «КСП» просто прошла этот путь раньше, а корпорация «Фантастика» — проходит чуть позже.[7]

Может показаться, что в этих словах есть сожаление — вовсе нет. Умирание старого уклада не всегда означает смерть, часто это просто перерождение — за последние пять лет оказалось, что огромное количество неплохих писателей вне Коорпорации "Фантастика" пишут тексты, наполненные разного типа фантастикой — социальной, мистической, какой угодно. Конкуренции внутри Корпорации «Фантастика» действительно немного, а вот если начать читать ту литературу, что сейчас понемногу, несколько стыдливо, как иностранные фильмы в середине восьмидесятых, вводят в номинационные списки — конкуренция ого-го какая. Никакой монополии на "фантастическое" у Корпорации нет — как верно понял меня Пирогов, дух фантастики, дышит теперь не в специально отведённых местах, а в "литературе вообще", то есть где хочет. И не только покойный Воннегут говорит: Да какой я вам фантаст? Пойдите прочь, дураки" или там Алексей Иванов, что дистанцируется от Корпорации в духе "Отойди, милейший, от тебя курицей пахнет". Тут либо состязаться с «Орфографией» Быкова (или там чем ещё), с миром вне корпорации, либо ступить на жёсткий потогонный путь массовой культуры.

Не многим хватит мужества признаться, что современная фантастика — нормальная часть массовой культуры, и судиться должна по законам масскульта.

Баста карапузики, кончилися танцы — так кстати, называлась одна статья про Сеть, очень обсуждавшаяся несколько лет назад. И нечего прикрываться иллюзиями о былом величии, отдушине свободной мысли и восторгами читателей. Такой тип литературы, как интуитивно выделяемая «фантастика» — развивается, а вот корпоративная литература фантастической тусовки, с её сборниками о космических пауках, с многосерийным фэнтези, похожим на подписи к девичьим рисункам в школьных тетрадях с принцессами и рыцарями, унылые реваншистские боевики — вот они-то как раз развиваются мало.

У литературы «вала» есть, конечно, возможность развития — это крепкий профессионализм исполнителей. Сейчас его нет, есть этот пресловутый вал, берущий дешевизной — ведро с гайками, проданное под видом автомобиля. Есть солдаты массовой культуры, призывники и добровольцы без воинских специальностей, а вот снайперов, радистов и штурманов среди них мало. Примерно через пять лет слово "фантастика" будет ассоциироваться не с былым величием "Стругацкие-Булычёв-Брэдбери-не-забудем-ни-простим", а с безликими серийными романами "Майор Меченый спасает вселенную-3. Битва с космическими пауками". (Я на ходу придумал это название, и очень жаль, если оно уже занято).

Жалко ли, что эти книги свалятся в пропасть небытия? Да не очень.

Печально ли, что фантастика как таковая прорастёт помимо фэндома и Корпорации «Фантастика», как это происходит сейчас? Да ничуть.

Повод собраться и выпить найдётся — люди-то сплошь неплохие. Плохих людей вовсе нет.

Извините, если кого обидел.

13 апреля 2007

История про самодеятельность

Ходил смотреть на самодеятельность учёных Это довольно странная история про двадцатилетний юбилей самодеятельного коллектива под названием "Дуэт", который я давно знаю и даже дружил с некоторыми основателями. В моей стране отношение к ученым особое — с наполеоновским желание поместить их в середину вместе с ослами. (Правда, из других соображений, нежели Буонапарте). Ученые всё время были с какими-то зверями — то с лягушками в банке, то превращались в священных коров, то возвращались в стойло к ослам.

Потом как-то разом учёные стали не в цене, и я разглядывал развалины подмосковных институтов, опутанные старой колючей проволокой — ржавой и ломкой.

Два места меня всегда занимали в этом ряду — санаторий "Узкое" и Дом Ученых на Кропоткинской. Это был консервированный быт науки даже не собственно советского, а вымышленного имперского времени: Бомба создана только что, приборы в лабораториях стоят на дубовых столах, сверкают начищенной медью. Балясины на лестницах помнят княжеских детей. Рояль — обязательная деталь обстановки. Деревья в парках шелестят по-прежнему, и те хозяева, что уцелели, все так же пьют на верандах чай — прислуга в наколках (в исконном, разумеется, понимании), а на столе — варенье, сваренное не по способу семьи Левина, а по способу семьи Китти.

А теперь я обонял запах стариков, собранных в одном зале. Были, впрочем, внуки и внучки. Среди них, привлеченных для транспортировки старшего поколения, мне более нравились внучки.

Пожилые ученые пели