Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева

Ближе всех к разгадке труднообъяснимой ожесточенности Елизаветы подошел друг Эссекса Р. Уайт: «Все удивляются тому, как велик гнев королевы на него. Может быть, она хочет, чтобы все поняли, что ее власть настолько безгранична, что величие других может продолжаться, только пока это угодно ей». В конечном счете граф Эссекс пал жертвой не недоверия королевы или интриг Сесила, а собственной популярности. Елизавету все больше раздражали дифирамбы, которые пели ему все — от протестантских проповедников до простонародья, а поскольку ее действия в отношении графа критиковали, это было малоприятным симптомом снижения ее собственной популярности. Сам того не ведая, Эссекс вырвался за магическую грань придворного мира и снискал себе славу национального героя. Это оказывалось под силу немногим, возможно, только самой королеве да еще Фрэнсису Дрейку, превратившимся в живые легенды. Среди елизаветинцев было немало выдающихся деятелей, вершивших судьбы страны, и имена Берли, Лейстера, Рэли, Ховарда были у всех на устах, но ни один из них не был любим и популярен, скорее наоборот. Эссекс же явился как сказочный герой, олицетворение славы и величия Англии, ее меч и броня — молодой и прекрасный. Один из немногих, он сумел вызвать у англичан столь же горячий отклик, как сама королева.

Двум светилам было не ужиться на одном небосклоне, но Елизавета еще не решила, как себя повести. Порой шестидесятичетырехлетнюю женщину мучили страхи — у нее начался «синдром Ричарда II». Историю этого слабого и нерешительного монарха, корону которого незаконно захватил благородный и напористый Генрих Болингброк, незадолго до того напомнил англичанам Шекспир. Еще четыре года назад пьеса воспринималась в Лондоне как чисто историческая драма, не вызывавшая аллюзий с настоящим. Теперь Елизавета все чаще задумывалась над ней, задаваясь вопросом о том, что думают подданные о судьбе ее престола. Опасность казалась чисто гипотетической, и все же, как повели бы себя они, отыщись некий узурпатор, новоявленный Болингброк? Тем более что не только ее мысли неотступно вращались вокруг этого сюжета. В 1589 году некий доктор Хейворд написал историческое сочинение, в котором истории Ричарда II отводилось много места, и посвятил его графу Эссексу. Книгу за претили, а граф выразил протест против того, что его имя фигурирует на страницах столь опасного сочинения. Но кое-кто нашептывал Елизавете, что его протест был формальным и Эссекс прочел книгу с удовольствием. Неужели ей действительно пришло время опасаться ее Робина, ей, которая пролила на него золотой дождь, простила его собственные долги и долги отца, осыпала всеми мыслимыми и немыслимыми почестями? Однажды, погруженная в мрачную задумчивость, Елизавета горько и вызывающе бросила своим придворным: «Я — Ричард И, знаете ли вы это?» Те робко попятились, бормоча в ответ что-то невразумительное.

Когда же приступы меланхолии проходили и к королеве возвращалась уверенность в себе, она вспоминала, что Эссекс — всего лишь ее креатура и могущественной государыне не пристало бояться того, кто без ее подачек давно сидел бы в долговой яме. Летом 1600 года она милостиво выпустила графа из-под ареста. Он был лишен членства в Тайном совете и не допускался ко двору, но все остальные звания и должности были сохранены за ним. Эссекс, покорный, как агнец, и готовый на все ради возвращения ее расположения, молил о свидании с Елизаветой, уповая на свой шарм и, как он полагал, неотразимое влияние на ту, которую так жестоко оскорбил когда-то. За него просили друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей. Фрэнсис Бэкон, желая помочь, написал два письма с намерением «случайно» показать их королеве: одно от себя к Эссексу, другое — якобы ответное от графа, полное раскаяния и изъявлений любви и преданности ее величеству. Старая леди была неумолима. Она знала ахиллесову пяту своего фаворита — золотой ручеек ее милостей был единственным источником, в буквальном смысле питавшим его. И Елизавета даже не нанесла удар, а лишь сделала пробный укол, небольшое предостережение чрезмерно воспарившему любимцу: она не возобновила его монополию на сладкие вина. Эссекс почувствовал себя как стрекоза, пригвожденная булавкой, — без монополии, дававшей ему две с половиной тысячи фунтов стерлингов чистого дохода, он становился полным банкротом. Презрев гордость, граф написал государыне предельно откровенно: «Это единственное средство удовлетворять алчущих кредиторов, которые не дают мне покоя в моей уединенной жизни». Елизавета не отвечала. Эссекс послал к казначею своего управляющего, передавшего тому слова графа: «Если ее величество хочет получить еще боль шее удовлетворение, пусть лучше отнимет у него жизнь, а не эту лицензию». Ее величество молчала. Эссекс был раздавлен, но еще пытался сохранить лицо: «Вы никогда не услышали бы этих просьб, если бы кредиторам можно было уплатить несколькими унциями моей крови». Ответа вновь не последовало.

Если бы «прекрасный граф» нашел в себе силы переломить судьбу и попросту удалиться от двора в свои поместья, зажить там частной жизнью, он уберег бы свою голову. Но двор обладал непреодолимым магнетизмом, и тот, кто однажды вкусил блеска и роскоши столичной жизни и, подобно Эссексу, вознесся к самым вершинам власти, был не в силах выйти из игры. Вернуть ему утраченное величие могла только королева. Эссекс понимал это, как никто другой: «Между моим крахом и расположением моей государыни не может быть середины. И если она снова дарует мне свою благосклонность, вместе с этим она даст все, в чем я нуждаюсь и чего желаю в этом мире». Он не мог поверить, что королева более никогда не захочет увидеть его. Однако время шло, Эссекса ожидали кредиторы, и он начал терять надежду, а главное — терпение. Порой ему казалось, что непроницаемая стена между ним и его госпожой воздвигнута не ею, а его врагами: это Сесил и Рэли нашептывают против него и не позволяют королеве сделать шаг навстречу поверженному, но все еще любимому фавориту. Но все чаще, ослепленный гневом, он начинал проклинать сварливый нрав этой рыжей старухи. Один из его друзей писал: «Его речи о королеве уже не похожи на речи человека, находящегося в здравом рассудке… У него плохие советчики, и от них проистекает много зла. Королева хорошо знает, как усмирить гордый дух».

Увы, если Елизавета намеревалась лишь проучить Эссекса и не отвергала примирения, она упустила момент. Граф отчаялся и решился поднять мятеж, цели которого, похоже, до конца оставались неясны даже ему самому. Его дом на Стренде, на самом берегу Темзы, широко распахнул двери для десятков людей. В основном это были знатные дворяне, его друзья — графы Вустер, Саутгемптон, Рэтленд, Бедфорд, лорды Кромвель, Маунтигл, а также множество рыцарей — преданных ему ирландских ветеранов. Нетрудно догадаться, о чем шли разговоры в Эссекс-хаусе: разгоряченные гости превозносили заслуги хозяина перед страной, вспоминали свои подвиги в Нидерландах, во Франции и Ирландии, перемывали косточки Сесилу и прочим «секретарям» — чернильным душам, да и самой королеве за ее скупость и за то, что истинные герои нации обречены прозябать в нищете.

За этим эпицентром недовольства установили постоянную слежку. Соглядатаи вскоре донесли, что на проповеди в Эссекс-хаусе священник провозгласил: «Высшие должностные лица королевства имеют власть принуждать самих королей». Этого было более чем достаточно, чтобы всколыхнулись самые худшие опасения Елизаветы. В двух шагах от Уайтхолла замышлялся государственный переворот, возможно, ее свержение и даже убийство.