Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева

Она неотступно думала о том, как могло случиться, что против нее поднялся цвет английской аристократии, притом лучшая молодежь. Чем она не угодила этим порывистым сорвиголовам, которым никто, и она в том числе, не отказал бы ни в благородстве, ни в смелости, ни в чести? Как мог решиться на это Эссекс, самый «высокооплачиваемый» из ее фаворитов (придворные подсчитали, что он получил от нее в общей сложности триста тысяч фунтов стерлингов)? Чего еще они хотели от нее? Она знала ответ слишком хорошо: денег, денег и еще раз денег, а также пенсий, подарков и прибыльных синекур. Но королева была просто не в состоянии одарить ими всех, кто теснился у трона. Она была бессильна против экономических законов, а в XVI веке Европа уже в полной мере ощутила капризы инфляции. Доходы ее аристократии и дворянства таяли, ренты не приносили им прежней прибыли, они разорялись, закладывали и продавали земли и даже свинец с крыш родовых замков, но что могла сделать для них королева? Их были сотни, а казна одна. Елизавета знала, что всегда слыла скупой, но в ней властно говорил здравый смысл разумной хозяйки. Постоянные войны и без того опустошили кладовые казначейства, налоги росли, вызывая недовольство подданных, займы у иностранных банкиров оборачивались огромными процентами и новыми налогами. Поэтому напрасно ждали от нее милостей многие из тех, кто по высоте рождения и близости к престолу мог претендовать на них. Бытописатель ее двора Р. Наунтон заметил как-то: «Известно не много случаев ее щедрости или крупных дарений отдельным лицам; что касается денег, в особенности больших сумм, она была очень скупа». Да, ее аристократия перебивалась на «голодном пайке», выживали только деятельные и предприимчивые — те, кто шел воевать или пиратствовать, либо неожиданно находил призвание в бизнесе (были и такие). Но разве она не поддерживала свое дворянство как могла? Разве не сдавала им в аренду королевские и церковные земли на льготных условиях, разве не прощала тысячные долги пэров казне, не даровала своим придворным торговые монополии, приносившие им неплохие доходы? Она была необыкновенно изобретательна, чтобы делать это не за счет казны, соблюдая и государственный интерес. Но и этого оказывалось катастрофически недостаточно. Недовольные осуждающе ворчали вслед за графом Шрусбери: «Когда она что-то жалует, то каждую кротовую кочку считает горой». Беда была в том, что эти ненасытные утробы — придворные вертопрахи и экстравагантные модники — могли в мгновение ока промотать и превратить в кочку любую гору. Тем не менее недовольство ее элиты росло, и многие, устав от долгого правления этой женщины, ждали ее неизбежной смерти и воцарения монарха, который лучше, чем она, сможет понять их нужды.

На противоположном полюсе елизаветинского общества дела обстояли еще хуже. Англия вовсе не была райским островком социальной гармонии: с начала века ее раздирали противоречия, порожденные первыми шагами капитализма, возросшего на ее благодатной почве. Сельская округа если и напоминала Аркадию, то только обилием овец, пасущихся на изумрудных пастбищах. Что же до счастливых поселян, работающих на тучных нивах, таковых почти не осталось, так как лорды сгоняли их с земель, превращая пашни в пастбища для овец, а крестьяне шли по миру с протянутой рукой, попадая за бродяжничество в тюрьмы, где им безжалостно клеймили лбы и резали уши. На земле выживали лишь самые сильные, те, кто был в состоянии платить лендлордам неимоверные ренты за свои участки, ибо цена земли подскочила во много раз. Ненависть, потравы, поджоги и местные крестьянские бунты были непременными атрибутами сельской жизни той поры. Однако в последнее десятилетие XVI века ситуацию усугубила целая череда голодных и засушливых лет. «Наше лето — не лето, сев — не сев, урожай — не урожай», — сокрушались проповедники в церквах. После трех лет небывалой засухи небеса вдруг разверзлись и обрушили на землю нескончаемые ливни, напоминавшие начало Великого потопа. Урожаи гибли на корню, люди пухли от голода, теряли зубы. Повсюду распространялись сборники рецептов приготовления похлебок и напитков из трав и лесных кореньев — горькая примета голодных лет. Скупщики зерна и спекулянты на рынках взвинчивали и без того непомерные цены. Социальное напряжение нарастало и выливалось в погромы продовольственных лавок, нападения на обозы с зерном и «рыночные бунты», когда голодная беднота отбирала у торговцев продукты и начинала распределять их по «справедливой» цене.

Королева была не властна над природными стихиями и голодом. Она приняла десятки законов по поддержанию землепашества и против огораживаний, она запрещала спекуляцию зерном и предписывала карать за нее, но другая стихия, властная сила рынка и зов денег, обращала эти законы в груду бесполезных бумаг. Власти были бессильны помочь жертвам неподконтрольных им перемен, но не могли не карать тех, кто отваживался на открытый протест. В ответ уже не только в адрес министров, но и самой королевы неслись угрозы. «Добрая королева Бесс» превратилась для них в старую злобную ведьму. Напрасно она надеялась, что не доживет до тех времен, когда услышит подобную хулу из уст своих «любящих подданных».

«Средний класс» всегда оставался гарантом стабильности ее режима — зажиточные горожане, торговцы, мастера привилегированных компаний, купечество, сельское джентри. Ни один из европейских монархов ее времени не сделал больше, чем Елизавета, для процветания этих людей. Они были для нее «кровеносными сосудами» нации, снабжавшими страну всем необходимым и обеспечивавшими ее жизнестойкость, поэтому королева была убежденной протекционисткой: поощряла производство и торговлю разумными пошлинами, давала патенты тем, кто приносил на английскую почву новые ремесла и технические новинки, даровала хартии торговым компаниям, чтобы обеспечить своим купцам самые благоприятные условия торговли во всех концах света. Елизавета, правда, извлекала из своего покровительства ощутимые выгоды для казны: все ее патенты и хартии обходились «торговому народу» весьма недешево. Однако такие условия игры до поры до времени устраивали обе стороны.

Но в последние годы ее царствования разлад ощущался и здесь. Война и вызванная ею торговая депрессия привели к спаду в экономике. Стагнация сделала «средний класс» чувствительным ко всякого рода поборам и государственному нажиму. Это произошло как раз в тот момент, когда Елизавета довела до совершенства систему скрытого вымогательства средств у богатого купечества, которые шли на поддержку аристократов. Королева обыкновенно наделяла последних монополиями на экспорт и импорт важнейших товаров, благодаря чему купечество было вынуждено откупать у придворных фаворитов свое исконное право торговать. Это гениальное в своей простоте решение позволяло Елизавете поддерживать аристократию, не расходуя ни пенни из казны. Но со временем оно перестало устраивать тех, кто прежде безропотно позволял себя обирать, и, как показал мятеж Эссекса, было явно недостаточным, чтобы удовлетворить аппетиты придворных. Но справиться с несколькими десятками заговорщиков было легче, чем с широким недовольством ее экономической политикой. Лозунг свободы торговли, за который ратовали в начале XVII века ее подданные, не был для Елизаветы экономической абстракцией. Он означал, что нация, возмужавшая под крылом ее заботливого протекционизма, выросла и не нуждалась больше в ней. Это было оскорбительно и грустно.

Осуществление на деле свободы торговли означало бы окончательную гибель казны. Дефицит бюджета был чудовищным. Общий годовой доход короны в ту пору составлял около 350 тысяч фунтов стерлингов, из которых около 12 тысяч уходило на содержание двора и ее личные нужды, а 73 тысячи — на выплаты чиновникам. При столь незначительном доходе расходы Англии на ведение войны с Испанией выглядели устрашающими: 4 миллиона фунтов стерлингов за период с 1586 по 1603 год. Один только флот требовал 200 тысяч в год, содержание армии в Нидерландах — 125 тысяч, во Франции — 40 тысяч. Внешний долг Англии вырос до 400 тысяч фунтов стерлингов, при том что Нидерланды оставались должны ей 800 тысяч, а Генрих IV — 300 тысяч. Елизавета, однако, не питала никаких надежд когда-либо получить эти деньги. Она ничего не могла скопить при таких расходах и, более того, была вынуждена продавать коронные земли — основной источник поступлений в казну. Хорошо знакомый с делами казначейства чиновник Томас Вильсон охарактеризовал сложившуюся ситуацию так: «Дьявол может плясать в сундуках королевы, где он не найдет ничего, кроме нескольких крестов». Такова была цена за лидерство в протестантском мире, которого она вовсе не жаждала.