Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс

Так, на репетициях Нуреев‑хореограф очень быстро выходил из себя, если не получал немедленно того, что ему хотелось. Тон повышался. Если ему не хватало слов, если и сортирные ругательства не помогали, он переходил к физическому насилию. Когда в руках Нуреева оказывался термос с горячим чаем, тем, кто находился поблизости, лучше было бы заранее отойти в сторонку, потому что у Рудольфа была дурная привычка швырять все, что под руку попадало, будь то термос, тяжелая пепельница или тарелка с супом, принесенная на обед. Припадки ярости у Нуреева вскоре стали широко известны в балетной среде. Но они происходили не только за закрытыми дверьми репетиционных залов.

В ресторане Рудольф демонстративно покидал столик, если обслуживание не было слишком быстрым, если место ему не нравилось или если его раздражали люди вокруг. В начале своей лондонской жизни он водил машину без водительского удостоверения, которое он в конце концов получил, вероятно, благодаря чьей‑то протекции — настолько безумным он был за рулем. Соблюдать правила движения — это было не для него. В шестидесятых годах Рэймон Франшетти, регулярно дававший мастер‑класс в Королевском балете Лондона, жил у Нуреева: «По утрам мы выскакивали из дому в последнюю минуту, потому что Рудольф все время висел на телефоне, и уже опаздывали на урок. Мы быстро садились в его „мерседес“, и Рудольф мчал изо всех сил. Водил он очень плохо, никогда не тормозил у светофоров и часто выскакивал на встречную полосу. Он был гонщик. И очень опасный»{589}.

Отчаянный смельчак, Нуреев имел внутреннюю потребность вести себя вызывающе с властью, какой бы она ни была. Так, репортер «Ньюсуик», приехавший в Лондон в 1965 году, чтобы сделать репортаж, посвященный «новому Нижинскому», стал свидетелем забавной сцены в ресторане: «Его секретарь подошел к нему и попросил подписать официальный документ, признающий ответственность в мелком дорожном происшествии. Рудольф начал возмущаться: „Нуреев никогда не признает себя виноватым!“ Порвав бумагу, он вышел из ресторана»{590}.

Совершенно очевидно, что хроническое нетерпение Нуреева хлестало через край и на сцене.

В тот день, когда он танцевал «Лебединое озеро» с Наталией Макаровой и балетом Парижской оперы под открытым небом в Квадратном дворе Лувра, разразился скандал. Шел июль 1973 года, публика неистовствовала перед афишей с именами двух самых выдающихся «перебежчиков» из Кировского театра. Макарова — Нуреев — это был божественный дуэт. Но очень скоро он распался. Накануне спектакля вместе они репетировали мало, да еще всю вторую половину дня хлестал дождь. Подмостки, построенные в Квадратном дворе, промокли, температура в разгар лета опустилась до десяти градусов. Нуреев в любой момент мог отказаться танцевать на площадке, которая ему не нравилась, и публике было объявлено, что, «учитывая неблагоприятные погодные условия», Макарова воздержится от исполнения знаменитых 32 фуэте в вариации третьего акта. Все это не предвещало ничего хорошего.

«Все ожидали битву титанов, — вспоминала танцовщица кордебалета Мари Реду. — За кулисами ощущалось, что назревает конфликт. В па‑де‑де третьего акта Наташа делает пике‑арабеск, и Рудольф должен был ее поддержать. Но он не приблизился, а, наоборот, отошел еще дальше назад. В результате она проехалась по полу животом»{591}. Макарова всё не поднималась, публика затаила дыхание, потом танцовщица привстала, проверила, не сломана ли у нее шея, и героически закончила вариацию, вознагражденную бурными овациями.

Макарова станцевала еще два спектакля, но от последующих отказалась, после того как рентген диагностировал повреждение шейного позвонка. Через месяц в Филадельфии на пресс‑конференции она заявила: «Больше никогда я не буду танцевать с Руди. Он так завистлив, этот человек! Он пришел в ярость, увидев, что толпы зрителей пришли посмотреть не на него, а на меня в „Лебедином озере“. Я привыкла к более тонким, внимательным и чутким партнерам»{592}.

Пресса всего мира смаковала очередной каприз Нуреева, в глазах которого Макарова сама была виновата: по его мнению, она стала выполнять элемент не в том месте, которое предполагалось… Почему же он должен был бежать через сцену сломя голову, чтобы ее поймать?

Как любой чрезвычайно властолюбивый человек, Нуреев любил схлестнуться с такой же изобретательной личностью, как и он сам. «Рудольф всегда любил сильных людей, — говорила мне Элизабет Купер, пианистка‑аккомпаниатор. — Ему нравились острый ум и чувство юмора. Но надо было удивить его, а это не многим удавалось»{593}.

Хореограф Франсуаза Адре, часто встречавшаяся с Нуреевым, когда была членом отборочной комиссии на конкурсе в кордебалет Парижской оперы, утверждала: «Рудольфу нравились люди, не прятавшиеся от урагана, который он собою представлял. О том, как он принимает решения, слагали легенды, и надо было убрать у него из‑под руки все эти пепельницы. Но я не представляла, что он может быть таким открытым и так внимательно слушать!»{594}.

Нурееву была ненавистна сама мысль о самоцензуре, и он очень ценил настоящих людей. «Рядом с ним всегда надо было проходить тест на искренность, — утверждала Виолетта Верди, знавшая его с 1961 года. — По его мнению, искренность была самым главным качеством, подтверждающим цельность характера. Чтобы остаться его другом, надо было уметь высоко держать голову и, если понадобится, ругаться с ним»{595}. Ей вторит Гислен Тесмар: «Рудольф обладал невероятным животным инстинктом. Он мог учуять хорошую добычу, отделить хорошие и плохие профессиональные отношения, отличить человека, которому можно доверять, от того, которого надо остерегаться»{596}. По его мнению, отношения, при которых люди мирятся с недостатками друг друга, и есть приемлемые. К слову, «безжалостный» Нуреев работал с одними и теми же людьми долгие годы. Так, массажист Луиджи Пиньотти сопровождал его во всех мировых турне в течение двадцати лет, начиная с 1972 года. До этого была англичанка Джоан Тринг, которая проработала с Нуреевым девять лет, выполняя функции личного секретаря. В Париже в течение тридцати (!) лет его пресс‑атташе была Николь Гонзалес. В Парижской опере в течение шести лет его первыми помощниками были Патрисия Руанн, Патрис Барт и Женя Поляков — англичанка, француз и русский, замещавшие слишком часто колесившего по свету танцовщика‑директора.

Рудольф, будучи невероятно подозрительным, также оставался верен людям, которые занимались его денежными вопросами. Тем не менее он не переставал громко жаловаться и уличать их в том, что они проматывают его состояние. Однако благодаря им он зарабатывал много, очень много денег…

От своих друзей он требовал одного — понимания. Мотавшийся по свету, он уже не обращал внимания, который час в Лондоне, Париже или Лос‑Анджелесе. Если у него вдруг возникало желание поболтать, он брался за телефон.