Сказки французских писателей - Сидони-Габриель Колетт

вы просты и доверчивы, как большие дети, но отныне запомните, что у вас появился папа в лице государства на Великом Континенте. И тех, кто не будет слушаться, папа накажет, а исправительная колония исправит. Я кончил.

Конец его речи потонул в треске оружейного салюта и невыразимом грохоте национального гимна попавлину-плинцев.

Птицы взлетели, поблекли цветы, лоси укрылись в горах, танец листвы на ветвях прервался, и горестный крик ускользнувшего с боен павлина выдал место на острове, где он скрывался.

И сам попугай, солидный и радужный, не смог в ответ отыскать ни слова — ни доброго, ни дурного.

Трубы ревели, гремел барабан, но повсюду звенели голоса островитян, которые в отчаянии пели:

Остановите музыку, остановите музыку —

Закружилась Карусель задом наперед!

Остановите музыку, остановите музыку —

А иначе Карусель остановится вот-вот!

Потом островитяне спустились в Рудник.

А из охотников на павлинов получилась отличная стража.

Генеральный Казначей верхом на боевом скакуне руководил финансовыми операциями, Акционеры и Администрация, потягивая ледяные напитки, сверяли правильность своих взглядов с бухгалтерскими счетами, но от жары впадали в прострацию.

Рядовые попавлинуплинцы-обыватели — чучелодобыва-тели и соломонабиватели — были переименованы в золотокопателей, то есть получили привилегию трудиться на свежем воздухе.

Отыскивая в реках золотые песчинки, они под сурдинку талдычили без запинки слова, слышанные на Главной площади вчера, позавчера и третьего дня — там вечерами пела армия Спасения Золотого Дна:

Что нужно, чтобы счастливо вздохнуть?

Золота, золота —

Хотя бы чуть-чуть!

На небе

Монетка блестит золотая.

Там, на небе,

Нет счастью конца

И края!

Рудокопам же платили по весу золота, которое они добывали: чем золота больше наверх поднимали, тем денег меньше они получали.

— Они просто не найдут им применения, — утверждал Генеральный Казначей, — этих больших детей бесполезно учить жить, и я не перестаю удивляться, как все они истолковывают по-своему.

Таким образом, все кругом были заняты, каждый в меру своих возможностей, а те, кто не упускал возможности, обеспечивал себе возможность быть незанятым, по возможности.

Лап-не-покладай поэтому лап к делу и не прикладывал. Все заросло грязью так, что работай он даже двадцать четыре часа в сутки, не считая сверхурочных, остров в порядок было бы не привести.

И Лап-не-покладай спал, но назойливый континентальный шум прежние счастливые сны разогнал.

Да и сны остальных, кабы островитянам хватало времени их смотреть, счастливыми тоже никто назвать бы не мог.

Когда они в первый раз спустились в Рудник, им никак было не понять, что за глупую шутку сыграл с ними рок.

На второй день один бывший островитянин, а ныне рудокоп, выбрался на поверхность немного перевести дыхание, нарушив тем самым рабочее расписание, и тогда охотник на павлинов взял его на прицел и, как кролика в нору, загнал под землю, где остальные давились от хохота, поскольку никак не могли поверить, что это и впрямь происходит, настолько все было неимоверно бесполезно, глупо и скверно.

Когда же на третий день они начали обдумывать создавшееся положение, тишину подземелья огласило печальное пение, а вернее, крик, и островитяне прекратили рассуждения и прислушались, так был этот крик пронзителен и высок.

Это кричал тот павлин, что по недоразумению избежал отстрела на бойнях По-павлину-пли.

— Едва я увидел, как на берег сошли попавлинуплинцы, я укрылся в горах — там уже собрались дромадеры и лоси, светлячки и ласточки и лягушка-голиаф, не говоря уже о кролике-альбиносе.

Все были печальны, и даже Крошка-Бархотка, самая юная из пересмешниц, перестала смеяться, а эти птицы смеются всегда — и летая, и умирая.

Все были печальны, поскольку вас, жителей острова, любят, и говорили о невеселом.

— О чем же? — спросили островитяне.

— О том, что Генеральный Казначей принимает вас не за людей, а за красивую стаю павлинов, и что вам несдобровать, если вы станете продолжать в том же духе, и что немного воды под их мостом утечет, как все вы пойдете на чучела. Вот!

— Ну это мы еще посмотрим! — сказали островитяне и, как пообещали, отправились посмотреть на создавшееся положение.

Но когда они выходили из рудника, часовой, застывший как истукан у своей будки, щелкнул затвором и закричал в свой черед:

— Стой! Ни шагу вперед!

Тогда островитяне предложили ему обозреть окрестность с самого дна оврага, куда вместе с будкой и ружьем и был отправлен бедолага. А когда Генеральный Казначей увидел бывших рудокопов, то он разозлился не на шутку, разошелся так жутко, что побледнел и позеленел в один миг и не смог вернуть на свое обычное место глаза и язык, которые так и остались висеть на ниточках, точь-в-точь как у злодея из кукольного театра.

— Пс… с-с… тс-с-с-с… пфуй… Эт-то как? Что это значит?… Невиданно… Что это такое?

— Это не что такое, а кто такие, — ответили островитяне. — Мы, рыбаки и крестьяне, и мы пришли вам сообщить, что не собираемся так жить!

И они запели:

Что нужно, чтобы счастливо вздохнуть?

Воздуха, воздуха —

Хотя бы чуть-чуть!

Мы счастливы были — теперь нам невмочь.

Убирайтесь отсюда прочь!

Пусть Карусель закружит опять,

Убирайтесь прочь — мы хотим дышать,

А на пыль золотую нам всем чихать!

Потом они оставили свои лопаты, Генерального Казначея и ушли тем же путем, что и пришли.

Генерального Казначея такой гнев обуял, что он растерял все слова, которые знал, и ему пришлось сунуть руку в кепи, чтобы их найти. Первыми попались любимые им слова: «В ружье!»

Но когда прибыли ружья вместе с вооруженными ими людьми, островитяне вместе с женами и детьми, а также с домашними животными уже разошлись, кто куда смог, — каждого укрыл островок.

И Казначей зря только горло драл: раз на Руднике не стало рабочих рук, не надейся, что они отыщутся сразу и вдруг!

Попробуй-ка отыщи тень от игольного ушка в карманах солнца, которое в стоге сена спит — не проснется!

Островитяне тем временем нашли способ борьбы с одиночеством: они писали друг другу письма, а ласточки, стрижи, бакланы и совы круглые сутки были готовы разносить их по лесам, пещерам и горам.

И тщетно Генеральный Казначей не смыкая глаз отдавал за приказом приказ о сокращении сроков строительства Исправительной колонии, — она была пуста, как в день Торжественного открытия, что же до Рудника, то и он был пуст, вроде угольного мешка, из которого вытряхнули уголь.

И вдруг одна идея посетила Генерального Казначея: почему это без дела, сорок восемь