Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

— Но неужели твой отец никогда не думал о том, что любой из этих людей может стать перебежчиком и предателем и вскоре столь же радостно приветствовать его врага? Неужели ему никогда не приходило в голову, что все эти фальшивые улыбки и приветствия ничего не значат?

Я слегка подумала и усмехнулась:

— По правде говоря, это ему действительно никогда в голову не приходило. Он был ужасно тщеславен и не сомневался, что все вокруг его обожают. Хотя это в основном так и было. Куда бы он ни поехал, все выражали ему свою любовь. Он получил трон вполне заслуженно и по закону, как истинный его наследник, и всегда считал себя самым лучшим человеком в Англии. И никогда ни капли в этом не сомневался.

Генрих только головой покачал; он даже забыл приветственно помахать человеку, выкрикнувшему: «За Тюдора!» Правда, голос кричавшего прозвучал одиноко и как-то фальшиво, неубедительно, так что больше никто этот призыв не подхватил.

— Но ведь твоему отцу вряд ли чаще, чем мне, твердили, что он был рожден, чтобы стать королем, — сказал мой муж. — По-моему, не было в мире человека, более уверенного в подобной судьбе своего сына, чем моя мать.

— Мой отец чуть ли не с детства был вынужден сражаться, — сказала я. — В том возрасте, когда ты скрывался за границей, он уже сам набирал людей в армию и принимал у них присягу. В его жизни все было иначе. Кстати, и свои права на трон он предъявил, опираясь на волеизъявление людей.[46]И сделал это сам, без помощи своей матери. Когда три солнца вспыхнули в небе над его армией, он исполнился твердой уверенности, что избран Богом, что сам Господь посылает ему знак, что он просто обязан стать королем. И потом, каждому легко было его увидеть: он сам себя людям показывал, понимая, как это важно, хотя был еще совсем юным, ему было тогда столько же лет, сколько тебе, когда ты жил с дядей за границей. Только он постоянно шел навстречу опасности и сражался, а ты от нее убегал.

Странно, но Генрих согласно кивнул. Я не стала говорить вслух, что у моего отца был истинный дар храбрости, дарованный Богом, что он обладал огромным мужеством, тогда как мой муж от природы труслив. А еще у моего отца была любящая жена. Моя мать всю жизнь его обожала. Они страстно влюбились друг в друга и просто не могли этой любви сопротивляться; и ее родители, вся семья матери поняли ее и всей душой приняли ее мужа, перешли на его сторону, и его дело стало их делом. И все мы — дочери Эдуарда, его сыновья, его зятья и невестки — всегда были всецело ему преданы. Мой отец был центром огромной любящей семьи, и каждый из членов этой семьи готов был жизнь за него положить. Тогда как Генриху опорой служили только его мать и дядя Джаспер, у которых были холодные, расчетливые сердца.

Кто-то впереди крикнул: «Ура!», и йомены-гвардейцы тут же откликнулись, вздымая свои пики, и я снова подумала: а вот мой отец никогда бы не стал создавать себе личную гвардию; не захотел бы, чтобы такие вот йомены зачинали хвалебные выкрики во время торжественных процессий. Он и без того всегда был уверен, что подданные его любят, и не нуждался ни в какой личной охране.

Мы вернулись в Лондон, чтобы подготовиться к моей коронации, и наш въезд в город сопровождался пышной, поистине королевской процессией. Затем Генрих присутствовал в соборе Святого Павла на благодарственной службе в честь победы и наградил всех, кто верно ему служил, хотя у некоторых попросту и не было иного выбора, кроме как оставаться ему верными, ибо они были заперты в Тауэре. Он также освободил из заключения Томаса Хауарда и моего сводного брата Томаса Грея.

Архиепископ Джон Мортон получил должность лорд-канцлера, и это весьма удивило меня и многих других. Интересно было бы узнать, какую помощь сумел оказать святой отец королю, чтобы быть удостоенным столь высокой награды?

— Шпионаж, — объяснил мне Томас Грей. — Мортон и королева-мать держат в руках нити самой обширной в мире шпионской сети; об истинных размерах этой сети знает только Генрих Тюдор, но никто, въезжая в Англию или выезжая из нее, о ее возможностях даже не подозревает.

Мы с Томасом сидели у меня в гостиной, в самом дальнем ее уголке, и наши разговоры отлично заглушала музыка, под которую мои фрейлины разучивали новые фигуры танца. Я довольно высоко приподняла свое шитье, прикрывая им лицо, чтобы никто ничего не смог прочесть у меня по губам. Я была очень рада свиданию с братом после столь долгой разлуки и все время счастливо улыбалась.

— Ты уже видел нашу матушку? — спросила я.

Он кивнул.

— Она здорова? Она знает, что меня скоро коронуют?

— Да, она здорова и, по-моему, вполне счастлива в своем аббатстве. Она велела передать, что любит тебя и поздравляет с грядущей коронацией.

— Я никак не могу уговорить Генриха, чтобы он ее освободил и позволил ей вернуться ко двору, — призналась я. — Хотя он понимает, что ему нельзя вечно держать ее там. У него нет на это никаких причин.

— Как раз причины-то у него есть, — возразил мой сводный брат с кривой усмешкой. — Он знает, что именно наша мать посылала деньги Франсису Ловеллу и нашему кузену Джону. Он знает, что она поддерживает отношения со всеми йоркистами, состоявшими в заговоре против него. Она ухитрилась — прямо у Генриха и у тебя под носом — организовать обширную шпионскую сеть, опутав ею территорию от Шотландии до Фландрии. Ему теперь известно, что именно она объединила всех его противников, при этом постоянно поддерживая связь с герцогиней Маргаритой во Фландрии. Однако более всего Генриха сводит с ума то, что он ничего не может об этом сказать во всеуслышание, не может прилюдно обвинить ее, ибо это означало бы, что он признает, что против него существует мощный заговор, вдохновленный твоей матерью, и существуют заговорщики на средства твоей тетки и твоей бабки, герцогини Сесилии. Он не в силах признаться перед всей Англией, что оставшиеся в живых йоркисты объединились и ведут против него активную борьбу. Признав, что этот заговор существует, он признается и в том, что боится той серьезной угрозы, которую представляют собой остатки йоркистов. И потом это будет выглядеть чрезвычайно похоже на внутрисемейный заговор женщин в пользу некоего наследника свергнутой с трона династии. А столь ошеломляющие свидетельства борьбы Йорков против Тюдоров Генрих обнародовать никак не желает.

— Что значит «внутрисемейный заговор женщин»? — спросила я.