Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

— Не только поэтому, — сказал он. — Как только я понял, что мы значительно превосходим численностью противника, мне стало ясно, что победа почти наверняка будет за нами. Эти ирландцы сражаются практически голыми и почти без доспехов; я видел, что им не устоять под градом наших стрел — у них не было ни щитов, ни стеганых колетов, ни кольчуг. Бедные глупцы! Нет, самое большое облегчение я испытал, когда поймали этого мальчишку.

— Того, который якобы мой кузен Тедди?

— Да, именно его. И теперь я могу его всем показать. Пусть каждый увидит, что никакой это не наследник Йорков, а самый обыкновенный десятилетний мальчик, школьник, которого зовут Ламберт Симнел, и ничего в нем особенного нет, кроме смазливой внешности… — Он глянул на меня. — Да, он очень хорош собой, просто очарователен. Как и все Йорки.

Я кивнула, словно это было вполне разумное объяснение.

— Но что еще лучше, — Генрих даже улыбнулся, вспомнив об этом; он, по-моему, готов был сам себя расцеловать от радости, — больше никто на наш берег не высадился, больше никто сюда не явился. А ведь они прошли через всю Англию! И за это время ни одно судно не бросило якорь у восточного побережья. И в Ньюарке нас никто не поджидал.

— А кто мог вас там поджидать?

Генрих встал, с наслаждением потянулся и так широко раскинул при этом руки, словно хотел обнять все королевство.

— Ну, если бы у них имелся претендент получше этого маленького школяра, они бы держали его где-нибудь поблизости, в случае победы намереваясь тут же представить его народу, подменив им этого мальчика. А потом отвезли бы его в Лондон и устроили там повторную коронацию. — Я молча ждала продолжения, и оно последовало. — Это как в игре! — радостно усмехнулся Генрих. — Когда она вдруг приобретает неожиданный поворот. Или как в пасхальном представлении — ну, знаешь, когда в гроб кто-то ложится, а затем быстро снимают покрывало, и вот вам воскресший Христос. Но для таких случаев всегда нужно иметь наготове запасного игрока, спрятав его в кулисах. Так что, когда мне стало ясно, что у них такого запасного игрока нет и некому занять место этого юного Симнела, я сразу понял: они проиграли. У них никого не было «про запас»! — Он разразился трескучим смехом. — Понимаешь? Нет и не было! Поэтому никто и не высадился на восточном побережье, чтобы встретиться с ними в Ньюарке. Никто не прибыл из Фландрии, не поднялся вверх по Темзе, не добрался до Лондона в ожидании победоносного шествия. Никто не прибыл в Уэльс, никто не спустился с севера, из Шотландии. Понимаешь теперь? — Генрих снова рассмеялся, глядя на меня. — У них имелся только этот маленький самозванец. Простой школьник. Никакого настоящего принца у них нет!

— Настоящего?

Видно, испытанное Генрихом облегчение было столь сильно, что он впервые невольно проговорился о том, какой страх снедает его душу.

— Ну да, у них нет «про запас» ни одного из твоих братьев, ни старшего, ни младшего! Ни Эдуарда, принца Уэльского, ни Ричарда, герцога Йоркского. Если бы у них был хотя бы один из принцев, они наверняка держали бы его наготове, чтобы он мог занять трон сразу же после победы. Если бы кто-то из твоих братьев был жив, он находился бы у них в руках, и они заставили бы его предъявить свои права на трон, как только им удастся меня убить. Но принца у них нет! Нет! Все это были только лживые слухи! Мне поставляли лживые донесения. Мои противники попросту блефовали, пытаясь обмануть меня и — не побоюсь этого слова — даже запугать. Но все их игры закончились пшиком. Они старательно распускали слухи о каком-то принце, скрывающемся в Португалии; они всем нашептывали, что один из принцев сумел выбраться из Тауэра живым; но все это был чистой воды блеф. Мои люди рыскали по всему миру в поисках этого принца, и теперь я вижу, что он — не более чем выдумка, сон, блеф. Впрочем, приятно сознавать, что с их стороны это была всего лишь нечестная игра.

Я видела, каким румянцем пылают его щеки, как ярко горят его глаза, и понимала, что впервые вижу своего мужа свободным от извечного страха. Облегчение, которое он сейчас испытывал, было столь сильно, что я, кажется, и сама его почувствовала. Я улыбнулась ему и сказала:

— Значит, теперь мы в безопасности.

— Да, теперь мы, Тюдоры, наконец-то в безопасности! — с удовольствием подтвердил он и протянул ко мне руку. Мне сразу стало ясно, что сегодня он наверняка останется в моей постели. Я встала и подошла к нему, но никакого особого желания не испытывала. Нет, я была не против; все-таки я была верной женой, а мой муж благополучно вернулся домой после ужасного сражения, и я впервые видела его настолько счастливым, что лишь радовалась за него. Теперь он был в безопасности, дома, и это тоже было хорошо. В общем, я, разумеется, не возражала против того, чтобы сегодня он разделил со мной ложе.

Генрих был очень нежен со мной; он сам развязал кружева у меня под подбородком, сам снял с меня ночной чепец, сам, повернув меня к себе спиной, расплел мою косу, развязал пояс на талии и завязки на плечах, и мое платье соскользнуло на пол. Теперь я стояла перед ним обнаженная, и лишь распущенные волосы густой волной укрывали мне спину и плечи. Генрих вздохнул, легко коснулся губами моего обнаженного плеча и сказал:

— Вскоре я короную тебя как королеву Англии. — И он заключил меня в объятия.

* * *

Мы продолжили свою поездку по стране, дабы отпраздновать великую победу нашего короля. Миледи ехала верхом на большом боевом коне, покрытом попоной и словно полностью подготовленном для битвы. Я же предпочла лошадь, которую подарил мне Ричард; у меня было такое ощущение, словно мы с Ричардом проделали вместе уже немало путешествий, но я всегда скакала впереди, всегда уезжала от него, никогда не ехала с ним рядом, как он мне обещал. А вот Генрих часто ехал со мною рядом. Я понимала, что он хочет показать народу, вышедшему на нас посмотреть, как крепок его брак с принцессой Йоркской, благодаря которому он объединил наши Дома и победил бунтовщиков. Но теперь в наших отношениях появилось и нечто новое: я понимала, что ему нравится проводить время со мной. Мы много разговаривали и смеялись вместе, проезжая через маленькие деревушки Линкольншира, где люди выбегали из домов и во всю прыть мчались через поля, чтобы на нас посмотреть.

— Посмотреть, как мы с улыбкой проезжаем мимо, — говорил Генрих, а сам прямо-таки сиял, махая рукой полудюжине каких-то сельских бедняков, чье мнение наверняка не имело для него ни малейшего значения.

— И приветственно махая рукой, — подхватывала я и, отпустив поводья, тоже приветливо махала рукой.

— Как ты это делаешь? — спросил вдруг Генрих, и даже навечно застывшая улыбка сползла с его лица. Не обращая больше внимания на толпу, скопившуюся на обочине, он повернулся ко мне. — Как у тебя получается это легкое движение рукой? Совершенно естественное. Не похоже, чтобы ты хоть сколько-нибудь упражнялась в этом искусстве.

Я на минутку задумалась.

— Знаешь, мой отец часто говорил, что в таких случаях всегда следует помнить: эти люди пришли сюда только для того, чтобы тебя увидеть; им хочется почувствовать, что ты их друг, и себя они считают твоими верными друзьями и сподвижниками. Улыбка, легкий взмах руки — все это воспринимается как твое приветствие тем, кто вышел сюда с единственной целью: восхищаться тобой. Ты, возможно, никого из них совершенно не знаешь — но они-то думают, что хорошо тебя знают. А потому они заслуживают, чтобы ты приветствовал их как своих друзей.