Ярость рвет цепи - Александр Романовский

Никто не собирался входить внутрь.

Проделав упомянутые действия, безволосые покидали камеру. Волк раз за разом оставался один на один с наполненной доверху металлической посудой… Еда была обильной и сытной, но особым разнообразием не отличалась.

Затем в темницу спускались Нож и Топор. У НИХ “кулон” был.

Они отпирали решетчатую дверь и, не совершая ни одной ошибки, конвоировали узника на поверхность. Там уже дожидался Таран — невозмутимый и непоколебимый, будто скалистый утес. Создавалось впечатление, что этот безволосый никогда не отвлекался на сон или отдых, круглые сутки пребывая в рабочем состоянии… А если даже и спал, то далеко не в общепринятом смысле. — повиснув на потолке либо как-нибудь еще.

Не утруждая себя приветствием или другими формальностями, Хэнк тут же приступал непосредственно к занятиям. Сам он, собственно, стоял в сторонке, в то время как один-двое гладиаторов играли роль “мальчиков для битья”. Вернее, на первых порах было иначе, однако Курт быстро учился. Кроме того, он не видел причин, по которым следовало проявлять ослиное упрямство. Помимо того, что это не принесло никаких результатов, плен — это еще не повод, чтобы махнуть лапой на свою физическую форму.

А в этом Таран знал толк.

Вооружившись бутафорскими мечами, гладиаторы и волк носились друг за другом по тренировочной площадке. Хэнк терпеливо подсказывал, направлял и советовал — информация эта, разумеется, касалась в первую очередь мохнатого узника. Сил, ловкости и быстроты тому было не занимать, однако безволосые управлялись с оружием куда эффективнее. Звериная ярость компенсировала это лишь до известного предела.

Затем Курта отправляли в “качалку”. Под тренажерный зал было оборудовано просторное помещение на первом этаже. В тот послеобеденный час, когда туда являлся волк, всех “безрукавочников” и гладиаторов словно ветром сдувало (в этом, разумеется, чувствовалась могучая рука Хэнка Тарана). Под присмотром Ножа и Топора Курт приступал к перемещению тяжестей по закрепленным векторам и несъемным направляющим. Иначе говоря, он занимался в отдельном, отгороженном от остального помещения закутке. Как ни странно, здесь отсутствовали какие-либо металлические объекты, пригодные для метания и проламывания черепов. Вернее, как в любой другой “качалке”, их тут хватало с лихвой, однако все они были либо намертво прикручены к грифам штанг, или же — как, к примеру, гантели, — прикреплены к полу и стенам цепями. “Безрукавочники” же соблюдали дистанцию, зорко наблюдая за Куртом и не поддаваясь на провокации. Когда волк изобразил физическое истощение, “уронив” штангу на грудь, безволосые даже не сдвинулись с мест. Обоим, судя по виду, было просто любопытно, сколь долго узник протянет. Или, возможно, на этот счет у них также имелась инструкция.

Как бы там ни было, устав притворяться, Курт без особых усилий поднял девяностокилограммовую штангу и водрузил на стойку. Это безволосых ничуть не удивило.

После этого волк отправлялся обратно в камеру — обедать. По обильности и количеству блюд дневная трапеза ничуть не уступала завтраку (как, впрочем, и ужину), а в чем-то даже превосходила. К примеру, супами (каждый день новый — борщ и бульон). Второе не отличалось особенным разнообразием. Много мяса, много белка.

Затем — пара часов послеобеденного сна.

И, конечно, очередная тренировка, чтобы закрепить полученные за день навыки и взрыхлить почву для новых. Заходящее светило поливало двор кровавым светом, в то время как Курт прыгал, махал бутафорским мечом и уходил от ударов.

Таран ни на секунду не ослаблял внимания. Волк же неустанно демонстрировал безусловное послушание, пусть и несколько ворчливое, выполняя все указания и не переча ни единым словом. Хэнк, разумеется, был не дурак, однако Курт не видел какого-либо иного способа усыпить его бдительность. Он просто делал все, что от него требовали, не задавая лишних вопросов.

Потом его вновь конвоировали в подвал, где ждал ужин. На десерт прилагалась огромная кружка зеленого чая и граммов двести шоколадных конфет. Волк съедал все до одной, но не забывал о пресловутых пряниках, что следовали за хлыстом. То ли у его тюремщиков хватало совести (что, впрочем, само по себе было слишком невероятно), то ли достать настоящие пряники в Клоповнике было проблемой.

Затем Курт смотрел какой-нибудь фильм или сразу ложился спать. В Яме, как он обобщенно думал об этом месте, расходовалось слишком много энергии, чтобы тратить ее попусту на такое времяпровождение, как бодрствование. Усталость и тоска брали свое.

Объятия сна смыкались вокруг, однако и в этих теплых стенах было также немного покоя. Ночью волка терзали кошмары, содержание которых наутро он не мог вспомнить.

Но, просыпаясь, он возвращался к кошмару реальному.

В то утро кошмар сфокусировался в образе Ямы — ее физическом воплощении. Курта подняли, накормили и конвоировали на поверхность. Нож и Топор выглядели не более загадочно, нежели обычно (во всяком случае, он не заметил каких-либо странностей в их поведении). Тем не менее в воздухе ощущался звон невидимой струны.

Грядущий день должен был стать особенным, волк это чувствовал.

Стоило ему увидеть Тарана, как его догадка получила подтверждение. Фигура безволосого маячила неподалеку от Ямы — кряжистый дубовый пень. В самой ее позе чувствовался некий намек.

Площадка, равно как и весь двор, пустовали. Не было ни гладиаторов, ни “безрукавочников” — если, конечно, традиционно не считать Ножа, Топора и самого Тарана.

Камуфляжная сетка колыхалась над головой под порывами слабого ветра. Солнце поднималось на невидимых тросах раскаленным злобным шаром. Ульи по-прежнему таились где-то на периферии обзора, напоминая неповоротливых хищников, что не покажутся из воды, покуда участь жертвы не будет определена со всей очевидностью…

Нож и Топор остановились поодаль, Курт прищурился, привыкая к солнечному свету.

Затем Нож красноречиво повел толстой, покрытой шрамами рукой, в которой держал пульт управления. Курт стиснул челюсти и пошел в указанном направлении.

— А, волчонок, — окликнул его Хэнк. — Иди-ка сюда. Сегодня у тебя особенный день…

Таран стоял вполоборота к дверям подвала, но сделал вид, будто лишь сейчас заметил приближение узника. Это выглядело вполне правдоподобно, но Курт был почти уверен, что безволосый обнаружил бы чье-либо присутствие даже с плотно завязанными ушами и глазами. Таран сам был большим зверем, чутким и весьма подвижным.

— Какой же? — вырвалось у Курта. — В вашем заведении у меня каждый день — просто сказка.

Он подошел к Яме и остановился в трех метрах от Тарана. В этой дистанции чувствовалась незримая межа, переступить которую было бы не слишком разумно.

Взгляд Курта скользил по допотопному Колизею.

Ему надоело долгие часы хранить зловещее молчание. Дар речи достался волчьему племени не от древних предков, но от человека. Теперь это наследие рвалось наружу — в своей предыдущей жизни Курт любил поговорить и не привык соблюдать долгое словесное воздержание. Кроме того, он не видел особого смысла в том, чтобы замыкаться в себе, взвалив на мохнатые плечи нелегкий груз обета молчания по примеру книжных героев либо злодеев, которые, наверное, так бы и поступили, очутись они в экстремальной ситуации вроде этой. (Инстинкт самосохранения пел свою бесконечную жизнелюбивую песню.) Таран покачал головой: