Пусть мертвецы подождут - Роберт Райан

Черчилль и сам ухмылялся, довольный своим театральным появлением. Ватсон ожидал прибытия капитана, поскольку сам о нём просил через даму в почтовом отделении, но сам Черчилль оказался для него полной неожиданностью. И как, ради всего святого, эти двое добрались в Элведен так быстро?

– Предоставите мне сцену на пару минут, майор? – спросил он Ватсона. Потом понизил голос: – До того как вы спросите: у меня по-прежнему есть друзья в королевских ВВС. – Ну разумеется. Он прилетел вместе с пилотами Королевского военно-воздушного флота. – Вы разгадываете головоломки, исцеляете людей. Я же произношу речи. Миссис Грегсон объяснила мне всю суть. Вы не возражаете? – Ватсон покачал головой. – Отлично. И, надеюсь, вы не держите на меня зла за то, каким способом я вас сюда отправил? Возможно, теперь вы понимаете…

– Вы сделали то, что сочли нужным, – ровным голосом сказал Ватсон.

– Как делаю всегда.

Черчилль попыхивал сигарой, обозревая стоявших перед ним танкистов. Атмосфера мгновенно изменилась. Коварный политик, упитанный и краснолицый, чем-то походил на римского генерала. Солдаты, всё ещё стоявшие вольно, теперь казались выше и наклонялись вперёд, словно чтобы не пропустить ни одного слова, ни одной детали из того, что собирался сказать бывший первый лорд Адмиралтейства.

– Я не собираюсь приписывать себе заслугу за это удивительное творение. – Он ткнул светящимся концом сигары в два припаркованных танка, которые всё ещё пощёлкивали и потрескивали, охлаждаясь. – Но моя заслуга, до некоторой степени, в том, что я пробудил его к жизни. Я повитуха – не отец. И всё же меня переполняет гордость, когда я смотрю на него. Да, оно грубое, шумное и медлительное. Но я сам такой же, время от времени. – Взрыв смеха. – Однако я способен своим весом задавить любого, кто встанет у меня на пути. Когда я не сомневаюсь в своей правоте, ни одна сила в мире не заставит меня замолчать. Господь наделил меня силой, чтобы признавать свои неудачи, и я признаю, признаю. Но танк, джентльмены, к ним не относится. Я не допущу, чтобы он вошёл в их число. Танк займёт своё место рядом с лошадью, копьём, мушкетом, «Мартини-Генри»[101], «максимом», аэропланом, субмариной и дредноутами как оружие, которое изменило лик войны. И это оружие принадлежит нам, Великобритании.

Одобрительные возгласы. Ватсон украдкой взглянул на Левасса, который, как и следовало ожидать, хмурился. Ну не мог же он рассчитывать на деликатность в такой момент. А потом Черчилль застал их обоих врасплох:

– Разумеется, оно также принадлежит нашим доблестным союзникам в этой борьбе – Франции. – Левасс наклонил голову в знак признательности. – Но проблемы у нас возникли здесь и сейчас, а не во Франции или в Бельгии. То, о чём мы вас просим, сродни атаке – для этого требуется такая же храбрость и оно так же ценно. Вы сражаетесь за наш образ жизни. Я говорю, что эта машина способна спасти наш образ жизни, и, если её использовать надлежащим образом, она спасёт миллионы жизней ваших сограждан. «Томми», которые скорчились в траншеях, над чьими головами летят пули и чьи лёгкие наполняет газ, не знают, что мы делаем всё возможное ради прорыва, ради того, чтобы отшвырнуть гуннов туда, откуда они явились, и больше не выпускать. Это наш Кракен, наш огнедышащий дракон, чудовище, которое обратит сердца врагов в лёд. Сегодня я вам говорю, что мы не хотели этой войны. Но, когда стране так не везёт, что её втягивают в войну, нет такой цены, которую нельзя было бы заплатить за ранний и победоносный мир. Будут потери, уже были тяжёлые потери. На этой самой земле, как я узнал, погибли восемь человек ещё до того, как кто-то в гневе сделал первый выстрел. Но, оценивая эти потери трезво и мудро, вы не должны забывать в то же самое время, за какой приз сражаетесь. Это цивилизация. Это Британская империя. Это ваши родные города и посёлки, ваши жёны и дети. Вот почему нам нужна победа. Мы сражаемся с самым ужасным из всех врагов, и битва наша не на жизнь, а на сметь. Если мы проиграем, то нас поработят или, в лучшем случае, уничтожат. Если нам не удастся одержать решительную победу, то придётся вновь столкнуться с этой напастью после нелёгкого перемирия и опять сражаться, вероятно, в менее благоприятных обстоятельствах и, скорее всего, в одиночку. Увы, после всего, что случилось, в Европе никогда не будет мира, пока немецкую военную машину не сломают, не разберут на части и не растопчут, чтобы она оказалась не способна никоим образом противиться воле и решениям страны-победительницы. Вот почему нам нужна решительная победа. Когда я говорю о победе, я не имею в виду те победы, которыми полны ежедневные объявления в любой газете. Я говорю о победе как о блистательном и внушительном явлении, которое определяет судьбу народов и укорачивает длительность войны. За теми несколькими милями вспаханной земли и кустарников, где сражаются наши солдаты, наши французские товарищи, наши храбрые австралийцы и сородичи из Новой Зеландии, лежит крах враждебной империи, уничтожение вражеского флота и армии, падение всемирно известной столицы и, видимо, обретение могущественных союзников. Борьба будет тяжёлой, риски – многочисленными, потери – жестокими, но победа, когда она наступит, оправдает всё случившееся. Вы заслуживаете того, чтобы ваши лидеры, военные или гражданские, проявляли храбрость, живость, отвагу и готовность рисковать и брать на себя ответственность, без которых невозможно достичь великих результатов в войне. А взамен мы просим того же самого от вас. Длинные речи не годятся для времени, в котором мы живём, вследствие чего я задержу вас ещё лишь на несколько секунд. Я знаю майора Ватсона вот уже много лет. Он трудился – не ради славы или награды – вместе со своим прославленным коллегой, мистером Шерлоком Холмсом, во благо этой страны снова и снова, за что мы ему благодарны. Здесь, в Элведене, случилась у нас небольшая заминка. И вот я говорю вам: давайте подберём с поля изорванное знамя и вновь отправимся вперёд, как гордые представители величайшей нации и величайшей армии, что когда-либо существовала на этой земле! Вам нужно доказательство этому? За всю историю ни одна нация не демонстрировала такого бесстрашия и такой самоотверженности, распространённых столь широко, свойственных почти всем. В Британии нашлись миллионы граждан, которые по собственной воле, охотно и в трезвом уме решились сразиться и умереть за те принципы, что поставлены на карту, сразиться и умереть в самой трудной, самой жестокой и наименее вознаграждаемой из всех войн, какие когда-либо вело человечество. О, это один из самых чудесных и вдохновляющих фактов во всей истории этого чудесного острова, и впоследствии, можете на это рассчитывать, его признают блестящим признаком мужества нашего народа и крепости наших идеалов. Майор Ватсон, уступаю вам, э-э, трибуну.

Овации были долгими и звучными, солдаты аплодировали, пока у них не заболели ладони; Черчилль снял шляпу и, попыхтев сигарой, втянул восторг толпы вместе с дымом. Он наклонился к Ватсону и прошептал:

– Боюсь, немного многословно получилось. Я репетировал перед завтрашним выступлением. Надеюсь, вы не рассердитесь. Но, думаю, добровольцы у вас будут.