Война по понедельникам - Антон Первушин

Но что-то продолжало вести замерзающего Валентина сквозь метель, сквозь снег в лицо, через вымороженный лес. Возможно, какой-то внутренний резерв, какая-то одинокая мысль, вспыхивающая моментами фраза перед внутренним взором: «Как было бы глупо замерзнуть здесь!». И Валентин шел.

Сознание и чувства его настолько помрачились, что когда глаза увидели свет впереди, ничто не шевельнулось в душе, а шаг не ускорился. Так Валентин и вышел к одинокому, спрятавшемуся во мраке домику (за окнами его теплился неяркий огонь), не соображая, не оценив совсем, что вот оно — спасение.

Но оказалось, что тело не прочь еще пожить, и Валентин, двигаясь на автомате, распахнул собственной тяжестью дверь и упал в прихожей, наполненной восхитительным теплым духом человеческого жилья.

Потом был жар — истошно-плавящий; и был бред, сюрреалистические картинки кисти Босха; и был шум — сплошной, неумолчный, сквозь него лишь изредка прорывались, полосуя остро, чужие потусторонние голоса. Валентин корчился и стонал. Тогда голоса замолкали, и на какое-то время становилось легче.

В бреду Валентин не ощущал течения минут, и когда все закончилось, и он познакомился со своими спасителями, то был немало удивлен, услышав, что провалялся без памяти полные трое суток. По прошествии их он все-таки уснул спокойным сном, а когда проснулся, то увидел перед собой молодую милую девушку.

Она сидела на табурете рядом с кроватью и читала при свете керосиновой лампы книгу в строгом черном переплете. Валентин было подумал, что видит продолжение бреда: сколько лет уже ему не доводилось встречать таких вот спокойных молодых девушек, в таком вот хорошем чистом платьице, так мирно читающих книгу.

— Где я? — спросил Валентин, и слова сорвались с его губ, сопровождаемые свистящим всхрипом.

Девушка вздрогнула, подняла глаза и улыбнулась.

— Тише, — шепнула она. — Вы в безопасности.

— Почему тогда «тише»?

— Все спят. Три часа ночи.

— А где я? — повторил Валентин шепотом, сразу обнаружив, что такой тембр дается ему куда легче.

— Вы у нас, — отвечала девушка. — Вы пришли к нам в сильную метель. Вы были ранены и сильно больны. Вам очень повезло, что вы наткнулись на нас. В этом году слишком суровая зима.

— Как тебя зовут, девочка?

— Марина.

— Кто вы такие, Марина?

Девушка фыркнула, прикрыла нижнюю половину лица книгой.

— Это, наверное, нам у вас прежде всего надо спросить.

— Я — человек, Марина.

— А я смахиваю на обезьяну?

Валентин улыбнулся и сказал:

— Ты языкастая.

— Неужто заметно?

Валентин засмеялся. И тут же громко, с надрывом, задыхаясь и бессильно тряся головой, раскашлялся.

— Вам нельзя еще смеяться, — обеспокоилась Марина. — Мама готовит хорошие отвары, но из-за раны вы были очень слабы.

— Что ты читаешь? — поинтересовался Валентин, откашлявшись и вдыхая теперь с крайней осторожностью.

— Кафка. «Замок».

«С ума сойти! — подумал Валентин с благоговением. — Понятно еще — комикс какой-нибудь. В этом бедламе комиксы вполне могли уцелеть и даже пользоваться известным спросом, но Кафка!»

— Тебе все там понятно? — спросил он девушку, помня, сколько узким оказался кругозор Резвого.

— Не совсем. Но я делаю выписки, — в полосе света появилась общая тетрадь (сорок восемь бесценных листов!), — и папа мне объясняет.

— Вот я узнал, что вас тут как минимум трое.

— Нас пятеро: младшие брат и сестра, папа, мама и я.

«Вместе — дружная семья, — всплыло вдруг со дна памяти. — Но как легко она об этом говорит. Ничего не скрывает. Им что, нечего и некого бояться?».

— Вас только пятеро? — удивился Валентин вслух. — Сейчас все собираются в коммуны. По-другому не выжить.

— Мы выжили, — ответила Марина. — Мы были здесь, когда все началось. И в первый год действительно пришлось трудно: беженцы, мародеры. С нами был давний друг папы, дядя Боря. Он погиб тогда, в первый год. Но мы выжили. А теперь сюда никто больше не заходит. Вы — первый за последние годы.

«Как-то она неправильно все это рассказывает, — отметил Валентин; ему показалось, что интонация голоса ее изменилась, а сам голос в какой-то из моментов дрогнул. — Хотя, может, и зря я играю здесь в Ната Пинкертона, и ей просто тяжело тот минувший ужас вспоминать… Но если все, что она рассказывает, — правда, значит, мне наконец повезло: я нашел вот так вот вдруг райский уголок, уверенно держащийся на плаву в этом стремительно деградирующем мире».

— Спасибо, — произнес Валентин с чувством. — Спасибо вам всем, Марина, за вашу заботу.

Утром он получил возможность высказать слова благодарности всему семейству.

Отец, высокий и сильный по виду человек, с волевым подбородком и внимательным прищуром карих глаз, попыхивая в сторону самодельной трубочкой, выслушал его историю. Какое-то неясное предчувствие удержало Валентина от намерения выложить ему с первого раза все, что знает. Он умолчал о встрече с капитаном Евгением и о новой цели своих странствий.

«В конце концов, — решил Валентин, — я могу рассказать об этом и позднее. И более толково, чем сделаю сейчас».

Отца семейства звали Константин Александрович. Он выслушал историю Валентина спокойно, не перебивая. Потом с минуту сидел, задумчиво глядя перед собой.

— Весьма любопытно, — резюмировал он наконец. — Вы, Валентин, принесли с собой ту информацию, которой мне не хватало последние четыре года. За что я вам чрезвычайно благодарен.

И речь его — речь из другого времени!

— Ну что вы, — в тон ему возразил Валентин. — Это мне прежде всего надо…

— Это был наш долг, — остановил его Константин Александрович. — И подумайте, представьте себе, какими мы глазами смотрели бы теперь друг на друга, если бы позволили себе вышвырнуть вас из дома в метель.

Воистину райский уголок!

— Я понимаю.

Мать семейства, Светлана Николаевна, статная женщина, неплохо сохранившаяся для своих лет, и в самом деле готовила исключительные отвары. Валентин пил их из высокой чашки, вдыхая аромат лета, лесных трав, прогретого солнцем воздуха. Светлана Николаевна улыбалась Валентину и спрашивала:

— Ну и как?

— Бесподобно.

Приходили смотреть на Валентина младшие. Сестру звали Ириной, и на вид ей было лет четырнадцать; брата — Володей.

«Лет десять, — определил Валентин. — Совсем еще малец. Я для него, наверное, какое-то чудо-юдо. Вон как вытаращился». Мальчик и в самом деле смотрел во все глаза, при этом застенчиво молчал. Для него появление незнакомца здесь, в родном доме, было, по всему, событием первейшей величины.