Война по понедельникам - Антон Первушин

Съемка территорий со спутника результатов не принесла: вместо данных фоторазведки спутник начал передавать обычным текстом одну и ту же фразу: «или/или/лама/савахфани», а затем самоликвидировался.

Со временем кресты сгнили и обрушились под собственной тяжестью. Но здание КРИК'а стоит до сих пор — в самом центре столицы, среди взломанного юными деревцами асфальта — овальное, с золотым куполом. Словно игрушка, выпавшая из кармана проходившего здесь и мимо неведомого божества…

…Хорошая сказочка, Игин. Спасибо. И мораль ее ясна. В самом деле, если поразмыслить: порядок, вся эта общая установка, придуманная человечеством для самого себя, — пустое место, яйца выеденного не стоит, когда речь идет о конкретных людях. Личность в рамки строгого порядка не загонишь, всех одинаково под гребенку не подстрижешь… Да-да, и было такое, применялся вариант — всех наголо побрить. Что в нашем примере равнозначно массовому убийству. Или самоубийству. Мертвецы в этом смысле все на одно лицо: одинаково холодные, одинаково неподвижные, одинаково синие — бр-р-р…

А вообще, все это чушь и суета сует. И давайте лучше выпьем. За присутствующих здесь дам! Этот тост у меня всегда наготове… За вас пью, Алина!..

Что есть человек, Влад? Что такое че-ло-век? И что такое свобода человека?.. Да, человек на текущий момент есть раб, slave, что уж тут поделать, и сказочка Игина этот факт лишний раз подтверждает: все мы или рабы своего положения, или рабы своих вещей, или вот рабы идей, которые были придуманы и записаны еще за две тысячи лет до нашего с вами появления на свет. А то и просто — рабы таких же рабов… Хотя нет, не совсем верно формулирую. Ведь раб — это прежде всего существо подневольное. В силу обстоятельств. Сам он себя к рабству не принуждал, а человек… Слуга — вот! Более точное и полное в данном контексте определение. Служить рад и прислуживаться рад. Не тошно, а рад!.. И посмотрите, как все тезису этому соответствует. Животные — рабы своих инстинктов, но не слуги. Насколько раб благороднее слуги, настолько же животное благороднее человека… Вот, Влад, и сам же я только что обосновал и утвердил вашу концепцию человеконенавистничества… А за соседним столиком, обратите внимание, сидит еще одно обоснование и подтверждение. Смотрите-смотрите… Потрепанный костюм, потрепанный вид, потрепанный блокнот. Что, вы думаете, он туда записывает? Мои слова — тут и думать нечего! Какой-нибудь Барсик, Пушок, или там Тузик в век бы до такого не додумался. Служить и прислуживаться! И ведь явную провокацию, явную лажу, подлец, пишет. Строчит, как Лев Толстой. Вот что он такое?..

Ан нет, я снова оказываюсь не прав. Потому что Ким пришел. Это ЧЕЛОВЕК. И он знает назначение человечества. Он ни служить, ни прислуживаться не будет никогда. А будет идти самым прямым и самым правильным путем… Здравствуй, Ким! Здравствуй, ЧЕЛОВЕК!..

Да, я пьян, я пьян сегодня… И могу позволить себе… Хоть раз-то надо позволить… А какие у вас глаза, Алина. Вам никто раньше не говорил, какие у вас глаза?.. Нет, в самом деле? Никто? Вот Ким ушел, а я увидел, сразу увидел, какие у вас глаза. Они у вас — зе-л-ле-ные… Очень красивые глаза. И Роб, надеюсь, на меня не обидится… Ты ведь не обидишься, Роб? Ты ведь меня поймешь, а? Должен ты меня понять. Глаза у нее — о! С ума можно сойти!..

А помнишь этот анекдот? Помнишь? Ну там еще плачет малыш, и его все спрашивают, почему? Он говорит: «Мама папе сказала, что он слон». «Ну и что?» — говорят ему. «А папа ответил маме, что она курица». «Ну и что?» — говорят ему снова. «А кто же тогда я?» — плачет мальчик дальше. Вот вам и ответ, Влад, вот вам и ответ! Ответный вопрос, так сказать. Или вопросительный ответ? «Кто же тогда я?»…

Да, пьян… Я пьян… Здесь ты прав чертовски, Ким. Я пьян, я — пьяный человек. Но знаешь, Ким, — ты-то, конечно, знаешь — пьяный человек — это обычно добрый человек. В большинстве случаев. Я не удивлюсь, если мне скажут, что Назаретянин был на самом деле того — всегда под мухой. И нетрадиционным взглядам его это дело способствовало. Помнишь притчу о старых и новых мехах? То-то… Впоследствии его, как и полагается, перетолковали, переиначили, переосмыслили разнообразные трезвенники и язвенники: умерщвляйте, мол, плоть и так далее — чушь сплошная!.. А самая главная истина, которую они ретушировать пытались и о которой я сегодня говорю, состоит в том, что пьяный человек — добрый человек, а значит, по твоей же системе доказательств, Ким, более свободный человек, чем все эти трезвенники!.. И наоборот…

Ага, вот и прогноз курса… Послушаем… Что там? Что?.. Ну… ну… Оттепель! Как здорово! Плюрализм, совсем новое мышление, критика снизу и сверху, повальная самокритика, вскрытие позорных пятен как вчерашних, так и послезавтрашних. Как здорово, как прекрасно жить! А ведь вы, Влад, не верили. Возможно, оказывается, это, возможно всегда. И всегда есть достойные люди… Вот кто-то предлагает за это дело выпить, кто-то зарядил рок-н-ролл в автомате — веселье. И смотрите, Влад, и наш писатель, Лев Толстой, уже прячет свой блокнот. Смотрите, вырвал страницы и жжет их в пепельнице. И значит, завтра — весна!.. Дай-ка я с ним, писателем нашим, чокнусь… И меру свою, Ким, я тоже знаю. Не надо мне лишний раз напоминать!.. Помню и знаю… А не потанцевать ли нам, Алина?..

Придерживая под локоть, Ким вывел Антона из «Чумы», прислонил спиной к ближайшей стене, а сам задумчиво прикурил от спички, поглядывая по сторонам. Антон отдышался. Свежий воздух сумерек, спускающихся на Город, чуть отрезвил его, разогнал алкогольный дурман. Но не до конца, и Антон посмотрел в плывущее перед глазами и словно смазанное лицо Кима и, запинаясь на каждом слове, спросил:

— Ведь… я… прав?

— Что? — Ким не понял, не услышал: он думал, улыбаясь, о чем-то своем.

— Прав, говорю…

— Пошли домой.

— Пшли…

Уже вышагивая поддерживаемый Кимом по быстро темнеющим улицам, Антон поднял голову и увидел…

…ОН был там, над Городом. Назаретянин, распятый за чужие грехи. Он был там — парил в вечернем сумраке, как на картинах Дали, с одним лишь отличием: у Дали никогда не увидишь ржавых штырей, удерживающих страдающее тело на кресте, не увидишь крови. А здесь они были — разорвавшие плоть; и кровь стекала по ним, густая и черная, стекала вниз, капля за каплей, на дома, на Город.

— Мираж, — прошептал Антон, отворачиваясь. — Мираж…

Хотелось одного — спать…

Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана.

В ПОИСКАХ ОБРАТНОЙ СВЯЗИ (Фрагмент пятый)

Валентин замерзал.

Час назад он еще как-то боролся с холодом, с совершенно диким для этих широт морозом. Но от стылого чудовища было не убежать, он вымораживал дыхание, убивал в теле бредущего по сугробам человека всякую подвижность, а обладая известным коварством, уговаривал лечь, успокоиться, зарыться в снег: каждый знает, что так будет теплее. И как трудно противиться искушению. Особенно — когда время злых выкриков: «Врешь — не возьмешь!» миновало, а бесцельность блуждания впотьмах лишала пресловутой жажды жить.