Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

Занятие Огурца — редкое даже для экзотической Юго-Восточной Азии, так что он всегда оставался человеком приметным. В Бангкоке, приветливом, в сущности, внешне, а на деле в отношении оказавшихся без наличных или влиятельных друзей прагматично наплевательском, четверть века знакомства, однако, почти дружба. На неё я и рассчитывал…

Змеиная кровь традиционно считается азиатскими гуляками и любителями сексуальных излишеств лучшей опохмелкой и сильнодействующим средством восстановления сил, истощенных дебошанской ночью. Нравы бангкокского темного мира многослойны только по качеству и соответственно цене пороков, формы их воплощения схожи. Опохмеляются все, но не все у Огурца. Его товар не всякому по чековой книжке, а потому относительно контактов с «крупняком» он и представлялся наиболее подходящим. Еще в годы моей работы практикующим юристом, если приходилось искать выходы на воротил типа «тяо пхор», что по-тайски в смысловом переводе означает «убивающий вставшего поперек», огурцовская торговая точка была безотказной для первого шага по нужной тропе.

Розыск, с которым я летел из Астаны в Бангкок, определял позицию Огурца в списке стартовых контактов, набросанном мной над Гималаями. Номер один.

Огурец закупал змей, во-первых. И для потребностей «тяо пхор», во-вторых.

Откуда удав пополз на встречу неминуемой гибели в снегах Казахстана, искать следовало, скорее всего, начиная от порога распивочной «Опохмелка у тещи».

В бангкокской гостинице «Раджа» в переулке Нана на Сукхумвит-роуд утром следующего дня я отправил коридорного за хлопчатобумажной экипировкой. Пара легких брюк, несколько рубашек, сандалии… Из окна номера на четвертом этаже я не узнавал квартал, в котором прожил последние восемь азиатских лет. Два небоскреба и второй, транспортный этаж над Сукхумвит-роуд, по которой я ездил на рикше, запихнули обветшалую, некогда модерновую «Раджа» в железобетонный овраг. Я и сам вдруг показался себе старым и потрепанным…

Взяв такси, называя направление, я с удовольствием почувствовал, что не потерял языковый навык.

…Заведение Огурца в семь утра, словно авианосец самолеты, выпускало передвижные лотки с широченными, вроде пляжных, пластиковыми зонтами над снедью, выставленной для тех, кто на рассвете начинает трудовой день или, наоборот, завершает предыдущий. Огурец, видимо, гонял официантов с тележками, чтобы персонал не бездельничал, пока распивочная пустовала.

Через ворота для приемки продуктов заспанные парни таскали на кухню с пикапчика, заляпанного красноземом, клетки с десятками королевских кобр и гадюк.

Огурца, войдя в кухню, я приметил сразу, по зализанной редкими прядками лысине. Плешивых тайцев почти не встретишь. Старый знакомый сидел на корточках у врезанного днищем в дощатый пол чана, в который он сцеживал кровь ободранной кобры. Розоватое распаренное рыхлое тело полутораметровой рептилии, подвешенное за челюсть на крюк, ввинченный в разделочную стойку, пованивало болотной гнильцой.

Всклокоченный японец в очках с золотой оправой, явно не протрезвевший «после вчерашнего», лез от возбуждения с советами, которые Огурец не слушал. Высокая блондинка в полотняном платье, под которым просвечивало все, что могло просвечивать по причине полного отсутствия белья, пыталась сделать свой заказ на непонятном английском с французским акцентом. Огурец, которому переводил отсебятину помощник, как заводной кивал дамочке и методично делал свое дело.

Приметив меня, помощник всплеснул коричневыми руками и визгливо завопил:

— И-и-ийо-ооо! Какой аромат! Какой оттенок!

Как бы нахваливал товар, а на самом деле подавал сигнал опасности. Он вспомнил меня и легонько тронул отставленную лодыжку Огурца. Я никогда не верил молве, что азиатцы не запоминают европейские лица, вроде того, как для нас большинство китайцев — просто китайцы без индивидуальных особенностей.

— Привет, Огурец, — сказал я по-тайски, снова испытывая, как всегда в таких случаях, удовольствие, что не забыл язык.

Он, подняв голову, улыбкой дал знать, что увидел, и дернул подбородком в сторону француженки: мол, что надо и как клиентка, и вообще. За ним водилась репутация бабника.

Японец, обуянный жаждой крови, затянул в голос:

— Разыщи мне альбиноску, альбиноску ищи… Сделай мне удовольствие, господин Огурец! Я хочу альбиноску-у-у… Хочу! Хочу!

Огурец выжал кобру между двумя чурками до последней капли и бросил инструмент в пластиковый таз. Не в состоянии преодолеть искушение послужить француженке хотя бы с переводом, я предложил ей свою помощь. Дамочка оказалась обладательницей знаний тертого потребителя огурцовского напитка.

— Альбиноска кобра стоит двадцать семь тысяч батов. Вы видите здесь такую, мсье? Я — нет…

Прикидываю: около шестисот с лишним долларов.

— А как узнать? — спросил я.

— Красные глаза, красные глаза, — переключился неожиданно на французский и японец.

Кружкой со сливом в форме птичьего клюва Огурец ловко черпал из чана и разливал кровь по графинчикам, заранее приготовленным на алюминиевом подносе. Помощник добавлял следом в каждую из фарфоровых манерок по несколько капель змеиной желчи, меда и местного виски «Мекхонг». Ловко перемешав смесь, принялся распределять графинчики. Вроде бы опомнившийся японец галантно передвинул по клеенке первый, оказавшися перед ним, француженке.

— Нет, нет, — говорит она. — Мой следующий, особый, с ядом.

И принялась возбужденно рассказывать, что змеиная кровь с капелькой отравы помогает при конъюнктивитах и болезнях желчного пузыря. Она поет джаз в «Тиаре», от софитов под утро болят глаза. Не собираюсь ли я послушать ее? Дамочка не спрашивает, знаю ли я про «Тиару», другими словами, вид у меня совершенно местный, а ей, я думаю, надоели ухажеры из потомков китайских каторжников, ссылавшихся англичанами сто лет назад в Сиам из Гонконга. Она вскидывает ногу на ногу почти в той же манере, что и Ляззат.

Я не приступаю к Огурцу со своим разговором, потому что ритуал разлива крови первой змеи не окончен. Предстоит второй акт. И он начинается. Помощник Огурца, наклонившийся к клетке, плашмя свалился на пол. Японец косится с удовлетворением. Товар неподдельный. Кобра хватила-таки неосторожного…

Француженка подмигивает. Реклама есть реклама. Деланный обморок продлится минут пять. Огурец, многозначительно хмурясь, щупает пульс у несчастного, сокрушенно качает головой и отправляется готовить выпивку для меня.

Обычно я заказывал у него чашку гадючьей крови в смеси с «Мекхонгом» пополам на пополам. Огурец помнил. Он рылся бамбучиной в клетке, выбирал змейку поменьше. Платить-то я ведь не собирался. Вечный его мне должок состоял в избавлении от побоев в полицейском участке района Лумпини, откуда, обычно, во всяком случае, в мои времена, если выходили на свободу, то инвалидами. Как и почему я выручал бедолагу, откровенно говоря, я и не помнил. Привык не платить, вот и все.

— Где вы были, господин Бэзил? Как уважемая госпожа Натали? Дети? Я слышал, что ваша уважаемая матушка госпожа Саша покинула всех нас… Ай-ей!