Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

— Что значит, вот я и приехал?

— У крыши, которую я состроил над собой в Париже, дела идут. Перешел на самоокупаемость. Ефим попросил, чтобы я оплатил документы, которые ты для меня добываешь.

— Вольдемар? — спросил я.

— Вольдемар, — подтвердил Севастьянов. — К вашим услугам…

— Свои боюсь предлагать, — сказал я понуро. — Товара у меня нет.

— Может, и к лучшему. Обстоятельства требуют новой для него упаковки. Помимо копий, снятых с подлинников и удостоверенных кем-то, кто в документах прямо, то есть лично и материально заинтересован, нужны пара или тройка подлинников. В качестве образцов. С них швейцарцы снимут копии сами и потом вернут.

— Нюх мне подсказывает, что при такой раскладке швейцарские коллеги смогут вскоре заявить, что это они добыли все подлинники и сделали с них копии, а потом положили назад, чтобы у суда не возникло искушения не признавать их за улики, поскольку они краденые. Так?

— Так, — сказал с удовольствием Севастьянов. — Ты умник, Бэзил. Даже с похмелья.

— А я затону в дерьме? — вырвался у меня злой вопрос.

— Что значит — затону в дерьме, Бэзил?

— С чем останусь я, если все припишут швейцарцам? Кто оплатит мне вторую половину обещанного гонорара, если Москва уже ничего не оплачивает?

— Ну, а что будет со мной, если ты откажешься?! — заорал Севастьянов.

— Не ори, — сказал я. — У меня голова как просверленная…

— Купить тебе пива?

— Пошел ты… Я понял, — сказал я. — Все понял.

Швейцарцы оставят севастьяновскую крышу нетронутой, если он сдаст им результаты моей работы в Казахстане, подумал я. Они знают, может быть, давно, кто такой Севастьянов. И не только не капнут на него французам, у которых он обосновался, но охотно оплатят всю казахстанскую операцию, в том числе и мой гонорар. Если севастьяновский оператор Шлайн просит об этом, то, действительно, отчего бы парижскому финансисту не протянуть руку помощи мыкающемуся по среднеазиатским помойкам Бэзилу Шемкину в трудную для него минуту?

Такой ход событий выгоден всем. Швейцарцы получают искомый компромат и, по их меркам, достаточно дешево. Для меня находят средства продолжать работу. Севастьянов, выдавший эти средства за счет швейцарцев, а формально — из своих подотчетных Шлайну фондов, кладет сумму, равную выданной мне, в собственный карман.

Вот что я понял.

И прикинул, сколько понадобится, чтобы оплатить лечение Наташи в Веллингтоне, покрыть расходы старикашки Лохва на её транспортировку из Москвы, затем обратно. Плюс на все про все остальное, что ждало моих денег.

— Еще пятьдесят тысяч, Левушка, — сказал я.

— Какие пятьдесят тысяч?

— Швейцарских франков. Дополнительно к той половине гонорара, которая мне полагается. От тебя или через тебя, Левушка, неважно… Я даже согласен, что из этих пятидесяти тысяч десять пойдут на оперативные расходы. Перелеты, наем машины, гостиницы, прочее. Я обойдусь и остающимися сорока…

— Мне говорил Ефим, что ты за деньги отца-мать…

— Не смогу, — сказал я. — Этого товара не осталось. Осиротел, знаешь ли. Так как, друг сердечный?

Севастьянов понял то, что я понял.

Пока разговаривали, он, словно перед ребенком, сидел возле меня на корточках, посматривая осторожно из-под козырька твидовой кепки. Теперь он встал, нашел силы встать с пластикового креслица и я. Глаза у Льва оказались зеленоватыми с коричневыми крапинками. Так мы и стояли, я едва-едва, и между нами висело слово, если и не сказанное, то взаимно беззвучно или мысленно, как хотите, в унисон произнесенное. Предатель.

Конечно, он был чище меня. Я бы бровью не повел, услышав про себя такое вслух и при свидетелях. Сказывались рудименты севастьяновского любительства. В двойную игру, видимо, его затягивало впервые. Еще не обтерся. Инициативу следовало, таким образом, проявить старшему и более трепанному.

— Ладно, — сказал я примирительно. — Давай бумаги… Давай, давай! Не стесняйся. Хватит петушиться… Дело-то, хотим, не хотим, ждет.

Севастьянов вытянул фирменный конверт банка «Пари-Ба» из внутреннего кармана светло-синего тренчкоута с огромными, сползающими на локтевые суставы погонами. Конверт увесисто лег мне в ладонь. Первое за множество дней ощущение реальной надежды.

— Здесь билет на самолет «Люфтганзы», вылет через четыре часа с довеском. Путешествуешь со своим французским паспортом, я привез. Российская въездная виза проставлена, она действительна по соглашению с Узбекистаном и здесь. Коллега Шлайна из бывшего Ташкентского отделения андроповской школы поставил по знакомству отметку о въезде. Никаких проблем с выездом теперь у тебя нет. Конец подполью… Кредитная карточка банка «Пари-Ба». Через три часа под ней будут пятьдесят тысяч швейцарских франков. Еще четыре тысячи с половиной долларов прилагаю налом. Вопросы?

— Ефим просил что-нибудь передать на словах?

— Ничего. Не мое дело, знаешь ли, чем, как и где ты занимаешься. Казахстанскую добычу будешь передавать Шлайну лично. Не мне. Мое дело курьерское. Мне возвращаться пора, через Москву, к Ефиму. И…

— И? — спросил я, хотя предвидел, что он ещё скажет и уселся опять в пластиковое креслице.

— Откуси язык и выплюни, если приспичит озвучивать нечто, что тебе, Бэзил Шемякин, показалось пару минут назад таким понятным!

Я проверил паспорт с отметками и авиабилет, переложил кредитную карточку в бумажник, а доллары оставил в конверте, поскольку придется, видимо, предъявлять таможне вместе с паспортом и билетом. Поднял голову и спросил:

— Чего стоишь? Свободен…

Ножницами карманного ножа Риан д'Этурно, по прозвищу Капрал Москва, носитель выданного во Франции паспорта номер такой-то Европейского союза, искромсал в туалете паспорт российского гражданина Ефима Павловича Шлайна номер такой-то и спустил его ошметки в унитаз. Распоротая на лоскуты подаренная подполковником Ибраевым папаха тонула следом минут пятнадцать.

Я снял брюки и, оставшись в исподниках, тщательно отчистил с коленок и на обшлагах присохшую грязь и блевотину. Привел в порядок полы пальто. Галстук пришлось выбросить. Новый, вместе с сорочкой, носками и шляпой, я надел, пройдя границу, в примерочной магазина беспошлинных товаров при зале вылетов. В аптечном киоске нашлись гомеопатические таблетки «Квик», приглушившие свиристение в висках задолго до того, как я прилетел во Франкфурт.

Из телефона-автомата напротив аэродромной выставки боевых и транспортных «Фоккеров» времен первой мировой войны и Веймарской республики я позвонил в Алматы Матье Соресу.

— Дядя Бэз, что сказать тестю? — заорал он от радости.

Передать привет свекрови-мачехе и моей любовнице Ляззат, завертелось на языке. Я спросил:

— Кто съел мой пирог?