Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

Если вы относительно небольшая женщина и на вас разгневанно орет мужчина вдвое больше вас, если вы при этом одеты в тюремную униформу, а у него на ремне болтается пара наручников, какой бы крутой вы себя ни считали, вам все равно будет чертовски страшно.

Орал один из надзирателей, зубы которого так и блестели в оскале под топорщащимися усами. Это не было связано с моим ударом по воображаемой стигмате ЛаРю на беговой дорожке. Мистер Финн предательски явился среди ночи в блок А, хотя даже не работал в тот день, поймал меня в компании еще семерых заключенных за пределами своего блока и тут же препроводил всех нас в свой кабинет. Это, в свою очередь, обеспечило каждой из нас свидание со старшим надзирателем, который хотел знать, оспаривала ли я обвинение, а именно нарушение статьи 316 тюремного кодекса. Я спокойно сказала, что не оспариваю обвинение, и не стала оправдываться.

Это ему не понравилось.

– Тебе это смешным кажется, Керман? – проревел он.

Я сидела не шевелясь и даже не улыбалась. Нет, смешным мне это вовсе не казалось, да и тюремная ирония меня больше не интересовала. В глубине души я понимала, что он не будет особо свирепствовать. Не отправит меня в изолятор, не применит ко мне силу, не лишит меня права на досрочное освобождение. Все это не стоило той кучи бумажной работы, которую пришлось бы провести. И он понимал, что я это понимаю. Поэтому он и орал, стараясь меня напугать, хотя мы оба знали, что это бесполезно. Нет, смешным мне это не казалось.

Мой проступок был незначительным, я нарушила лишь одно из трехсотых правил, среди которых были неповиновение прямому приказу, участие в несанкционированном собрании или встрече, отсутствие на перекличке, передача ценностей другой заключенной или получение ценностей от нее, владение неопасной контрабандой и непристойное обнажение. Еще менее серьезными были четырехсотые правила: имитация болезни, нанесение татуировок и членовредительство, занятие бизнесом и неразрешенный физический контакт (например, если заключенная решила обнять плачущую подругу).

Более серьезными были двухсотые правила. Они касались драк, вымогательства, шантажа, крышевания, маскировки; участия в групповой демонстрации или ее поддержки; срыва работы; взяточничества, воровства; демонстрации, отработки или применения боевых искусств, бокса, рестлинга или других форм физического противоборства, армейских упражнений и тренировок; а также участия в сексуальных актах – самое известное из всех правил, статья 205.

Хуже всего были сотые правила, за них можно было получить дополнительный срок. Убийство, нападение, побег, владение оружием, подстрекательство к бунту, хранение наркотиков и восхитительное по своему охвату «поведение, которое нарушает или подрывает порядок функционирования исправительного учреждения или Бюро тюрем».

В конце концов надзиратель перестал прожигать меня взглядом и посмотрел на лысого мужчину, сидящего в углу.

– Вам есть что добавить, мистер Ричардс?

Некоторым тюремщикам особенно нравится обладать властью над другими людьми. Их превосходство над заключенными так и сочится из всех пор. Они считают своей привилегией, правом и обязанностью сделать тюрьму как можно более мрачным местом, угрожая заключенным, унижая их и при первой же возможности лишая их и без того немногочисленных прав. По собственному опыту я знала, что это не те же самые мерзавцы, которые сексуально домогаются заключенных. Эти гады ни за что не хотели ставить себя на один уровень с низшими формами жизни вроде нас и больше всего на свете презирали своих коллег, которые относились к нам по-человечески.

Не менее здоровый, чем старший надзиратель, Ричардс весь был равномерно розовым. Его бритая голова всегда сияла. Своим видом он походил на злобного мистера Пропера.

– Да, есть, – Ричардс подался вперед. – Не знаю, какого черта там случилось, но всем известно, что в лагере бардак. Иди назад и скажи подругам, что я теперь глаз с вас не спущу. Отныне все будет иначе. Не забудь это всем передать. – Довольный, он снова откинулся на спинку.

Всем восьми нарушительницам зачитали одну и ту же речь – само собой, мы сравнили заметки. Меня наказали десятью часами дополнительных работ.

Чтобы поскорее разобраться с этими часами, я вызвалась отработать их в особой ночной смене на кухне – ее созвали для приготовления ужина на День благодарения. Поп и ее начальник – приятный малый, кабинет которого был полон цветов, – серьезно подошли к планированию праздничного угощения. Особенно большая команда женщин готовила индейку, батат, листовую капусту, картофельное пюре и начинку, а Натали пекла пироги. Я была на подхвате, одетая в резиновый фартук, гигантские резиновые перчатки и сеточку для волос. Мы включили радио, мне несколько раз дали попробовать блюда – и все было готово в срок, несмотря на волнение Поп. (Она ведь готовила такой ужин всего десятый год кряду.)

Мы работали всю ночь до самого рассвета, и утром я чувствовала себя невероятно усталой. Но лучше способа покаяться в своих грехах было не найти – я вложила все силы в общественную трапезу и готовилась разделить еду со всеми остальными заключенными, пускай большинство из нас и предпочло бы в этот день оказаться в другом месте. В День благодарения я поспала, встретилась с Ларри и нашим другом Дэвидом и съела свою порцию вместе с Тони и Розмари – и это оказался, пожалуй, самый вкусный ужин за год. Праздник немного омрачила сидевшая возле меня тихая испанская цыпочка, которая в какой-то момент разразилась слезами и уже не смогла успокоиться.

Я всегда считала себя протестанткой, однако, не понимая этого, была воспитана в идеалах стоицизма – греко-римского ответа дзену. Многие люди на воле (особенно мужчины) восхищались моей стойкостью, когда я собиралась в тюрьму. Согласно Бертрану Расселу, виртуозным стоиком является тот, чья воля находится в гармонии с естественным порядком. Он так описал основную идею:

В жизни отдельного человека добродетель есть единственное благо; здоровье, счастье, богатство и тому подобное не принимаются в расчет. Поскольку добродетель заключается в воле, все истинно хорошее и плохое в жизни человека зависит исключительно от него самого. Он может стать бедным, но что с того? Он по-прежнему может оставаться добродетельным. Тиран может бросить его в темницу, но он все же может продолжать жить в гармонии с Природой. Его могут приговорить к смерти, но он может погибнуть благородно, подобно Сократу. Следовательно, каждый человек обладает безграничной свободой, когда освобождается от мирских желаний.

Да, когда у тебя отбирают даже последние трусы, без стойкости точно не обойтись. Но как сочетать ее с ненасытной жаждой общения с другими людьми? Как быть уверенной, что желание близости, дружбы, человеческой поддержки нельзя назвать «мирским»? За исключением смерти, худшее наказание для человека – это полная изоляция от других людей, одиночка, яма, карцер, дыра.