Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

– Конечно, – ответил Пат.

Похоже, рассчитывать на то, что я останусь в Данбери, не приходилось.

Не посвящая всех в свои тайны, я сообщила о письме только Поп.

– О, милая, – сказала она, – тебя ждет переброска по воздуху. – Она имела в виду федеральную систему транспортировки заключенных, «воздушную тюрьму». – Приятного в ней мало.

Когда Натали освободили, я несколько дней жила в своем отсеке одна. Голый полосатый матрас на нижней койке заставлял меня чувствовать себя одиноко. Я довольно много времени провела за решеткой, чтобы понимать, что не стоит пассивно уповать на тюремных богов в надежде, что они пришлют тебе чудесную новую соседку. За стенкой от меня жила славная Фэйт, поэтому я договорилась о переезде к ней. Теперь я спала на койке, которую до этого занимала Ванесса, а еще раньше – Коллин. Фэйт сильно отличалась от Натали, но, к счастью, была почти такой же молчаливой. Она очень обрадовалась, когда мы стали соседками по койке, и вечерами за вязанием – у нее было на это особое разрешение – рассказывала мне о своей симпатичной дочери-подростке, которая жила в Нью-Гэмпшире.

Фэйт отбывала долгий срок по делу о наркотиках, и я подозревала, что она взяла на себя чью-то вину. Она постоянно переживала о дочери, которую не видела больше года, и вязала ей на Рождество зеленый свитер. В тюремном магазине всегда продавалось не более трех-четырех цветов акриловой пряжи – серый, белый, бордовый и зеленый, – но бордовый и зеленый постоянно заканчивались, к великому неудовольствию вязальщиц. Джай еще семь месяцев назад начала вязать своим детям рождественские игрушки. Мне казалось, что в тюрьме нет ничего сложнее материнства, особенно в праздники.

Я получила письмо от Помпон, которая раньше работала в гараже и недавно уехала домой, в Трентон.

Дорогая Пайпер,

я подумала о тебе и тут же получила письмо с фотографиями. Я очень рада! Моя сестра сказала, что в тюрьме я была толще. Я ответила, что это все из-за одежды. Поверить не могу, что тебя наказали! Эми написала, что ее соседку отправили в изолятор, но о твоем выговоре не упомянула. В лагере уже совсем с ума сходят.

Помпон, мама которой тоже сидела в Данбери, очень волновалась перед освобождением. У нее были родственники, которые неохотно позволили ей жить с ними, хотя она подумывала о том, чтобы пойти прямо в приют для бездомных.

Когда она вышла на свободу, ее встретили холодно. Квартира, в которой она жила, находилась в районе, где каждый день раздавались выстрелы – и они пугали сильнее, чем пальба на тюремном полигоне. Полки во всех шкафах были пусты, поэтому Помпон пришлось потратить свои скромные деньги на покупку еды, шампуня и туалетной бумаги. Она спала на полу.

Боже, как мне тебя не хватает! Печально признавать, но я скучаю по тюрьме, потому что здесь просто дико… Да, я на свободе, но как будто все равно взаперти. Честно признаюсь, вы были мне семьей. У меня был день рождения – и что я получила? Ничего. А ужин на День благодарения мне пришлось выпрашивать. Теперь ты понимаешь, почему я так боялась возвращаться домой.

В лагере ее день рождения отметили бы на славу. Но Помпон не теряла чувства юмора, без которого ей было бы не выжить. В письме она перечислила всех, кому я должна была передать от нее привет: в список вошли ее соседка по койке, Джай, другие девушки из гаража, – и от всей души пожелала мне скорейшего освобождения. Свое письмо она завершила словами: «С любовью, Помпон».

Это чувство казалось мне очень странным, но я хотела, чтобы Помпон снова оказалась с нами, в тюрьме. Я боялась за нее. В тюремном гетто оружие было только у охранников, а те его без надобности в ход не пускали.

– Пайпер? – На пороге моего отсека появилась Эми.

Я не очень любила, когда кто-то приходил ко мне в гости, предпочитая общаться с другими заключенными в общественных местах.

– Что такое, Изверг?

Я прозвала Эми «маленьким извергом», когда мы еще работали вместе в электромастерской. Она вполне заслуживала этого прозвища: сквернословила направо и налево, часто выходила из себя и почти ни к кому не проявляла ни грамма уважения. Но я, несмотря ни на что, любила Эми, а она веселила меня. Ей очень хотелось быть сильной – она и была сильной, как истинное дитя улиц, – но я видела в ней шипящего котенка, которого можно в любой момент взять за шкирку. И все же котята умели царапаться и кусаться.

Эми подошла к моей койке и залезла на табурет. Я видела, что она расстроена. Эми должна была выйти на свободу раньше меня и отправиться домой, на север штата Нью-Йорк. Дома ее тоже ждала неизвестность, хотя ситуация была не столь печальна, как у Помпон. Эми несколько недель по телефону договаривалась о работе и проживании, и все это порядком измотало ее. Она отчаянно пыталась дозвониться до отца, но у нее возникли какие-то проблемы с телефонной системой. Объясняя мне это, она говорила все быстрее и быстрее, пока не захлебнулась словами и не начала икать.

– Залезай, Эми. – Я подвинулась, и она устроилась рядом со мной на койке. – Мне жаль, что все так ненадежно. Но все будет в порядке, ты скоро окажешься дома. – Я приобняла ее, пока она плакала.

Она зарылась лицом в мои колени.

– Но я хочу к папе!

Успокаивая, я гладила ее по светлым локонам, которыми она так гордилась. Мне было страшно осознавать, что наша система сажает детей за решетку, а затем возвращает их в районы, которые опаснее тюрем.

В очередной раз сверившись со списком, я увидела, что днем должна посетить обязательное перед освобождением занятие, посвященное жилищному вопросу. Сердце у меня забилось чаще. Все заключенные федеральных тюрем обязаны посетить несколько учебных занятий перед возвращением в общество. Это было вполне логично. Многие женщины в Данбери провели в тюрьме не один год, а это не только накладывало на них отпечаток институциональности, но и способствовало их инфантильности. Было глупо полагать, что по возвращении из тюрьмы они сразу смогут перестроиться и спокойно продолжить жизнь на воле.

Мне было любопытно, что нам сообщат на этих занятиях. Первым в моем списке оказалось занятие о здоровье. В назначенное время я пришла в комнату свиданий, где были расставлены стулья для двадцати женщин. Занятие проводил надзиратель, работающий в тюремном пищеблоке. Я наклонилась к Шине, сидевшей рядом со мной, и спросила, почему ведет именно он.

– Он играл в бейсбол на профессиональном уровне, – ответила она, хотя такое объяснение показалось мне несколько странным.

С минуту я раздумывала над ее словами, пытаясь найти в них хоть какую-то логику.

– Но почему занятие ведет надзиратель из Данбери? И даже не сотрудник медчасти? – Шина закатила глаза. – Неужели все занятия ведет тюремный персонал? Они ведь не работают на воле, с бывшими преступниками. Они всегда здесь. Что они знают о возвращении в общество?