Брестский квартет - Владимир Порутчиков

Навстречу Косте то и дело попадались толпы испуганных, полуголых людей. Многие были в крови. Люди шарахались в стороны от бегущего морячка и с удивлением смотрели вслед. В спину кто-то зло и насмешливо бросил:

— Это что, и есть вся наша легендарная Красная армия?

Боясь опоздать, Костя даже не обернулся, хотя в душе у него все клокотало от гнева. Но по мере приближения к крепости людей становилось все меньше… Теперь Соловец бежал по абсолютно вымершим улицам, чувствуя, как былая решимость все больше и больше оставляет его. Нет, он не струсил, но вид окровавленных, испуганных людей, разбитые дома и пожар, пожирающий город, подействовали на Костю угнетающе. И почему-то ему до сих пор не встретилось ни одной воинской части, ни одного бойца Красной армии, спешащего на помощь принявшим бой пограничникам. Терзаемый этим вопросом Соловец не сразу заметил, что обстрел крепости прекратился. Во внезапно наступившей тишине было что-то зловещее. В распахнутых окнах уцелевших домов задумчиво покачивались на ветру занавески…

А потом он вдруг услышал все нарастающий мерный грохот, как если бы строем бежало множество людей. Грохот шел из небольшого переулка, мимо которого Костя только что проскочил. «Фу, ты! Наверное, наши. Наконец-то!» — обрадовался было Соловец и повернул назад, чтобы выяснить, в чем дело. В последний момент какая-то сила заставили его прижаться к дому и осторожно заглянуть за угол. Тут уж морячок испугался по-настоящему: прямо на него из переулка набегала серая, ощетинившаяся автоматами волна. Над розоватыми пятнами лиц жирно отливали сталью иноземные каски, и сотни странно коротких, с расширяющимися кверху раструбами сапог слаженно били в камень мостовой.

Костя с ужасом подумал: не вернись он назад или поспеши выскочить из-за угла и всё! Короткая автоматная очередь и — прости-прощай, товарищ Соловец, отличник боевой и политической подготовки, матрос Краснознаменного Черноморского флота…

Еще не зная, что предпринять, Костя бросился прочь от злосчастного переулка, мучительно ожидая окрика на немецком языке, а затем и пули. «Хотя они, пожалуй, и кричать-то не станут, а просто погонят выстрелами как зайца», — мелькнула тоскливая мысль. Впервые в жизни Костя ощущал себя таким большим и заметным. Мгновенно взмокшая спина, казалось, разрослась до размеров каменных зданий, мимо которых он бежал, не чувствуя под собой ног. Сознание работало какими-то рывками, при этом четко фиксируя мелкие незначительные детали. Брошенная посреди улицы детская коляска, раскрытая книга на тротуаре, и утренний ветерок лениво перелистывает ее ослепительно белые страницы…

Костин взгляд вдруг натолкнулся на черный прямоугольник распахнутого окна на соседней стороне улицы… Костя не помнил, как добежал до спасительного проема, а когда очутился под ним, изо всех сил подпрыгнул и вцепился руками в нижнюю часть рамы… Отчаянно царапнув ботинками по стене, Соловец ловко перекинулся внутрь и упал на стоящую подле окна кровать. Упал и, мерно колыхаясь на растревоженных пружинах, стал ждать.

Когда скрип пружин затих, а удары сердца перестали бить в уши, Костя услышал улицу: она вся грохотала под сотнями бегущих ног. В голове же звенело: «Дурак, дурак!.. Надо было в часть возвращаться, а не геройствовать понапрасну».

Внезапно с другого конца улицы, куда он стремился еще несколько минут назад, донесся чей-то отчаянный крик: «Вперед, за Родину!» И вслед за этим подхваченное сотнями глоток и многократно отраженное от стен «а-а-а» покатилось в сторону моряка. Протрещали и словно захлебнулись автоматы, хлопнуло несколько одиночных выстрелов, и вцепившийся в матрац Костя услышал, как прямо под окном завязалась яростная рукопашная схватка. В полушаге от Соловца дрались насмерть те, кому он так стремился помочь, но воли оторвать от матраца руки уже не было.

«Трус! Зачем же ты в армию пошел? Сидел бы дома, быкам хвосты крутил!.. Сопля ты, а не мужик! — грянул тут в ушах голос капитана Бульбоноса. — Не мужик…» Костя рывком вскочил с кровати и, нахлобучивая на взмокшую макушку слетевшую при падении бескозырку, заметил вдруг канделябр. Большой, чугунный, на три свечи он лежал в другом конце комнаты подле кривоногого письменного стола. С этим самым канделябром, сразу надежной тяжестью нагрузившим руку, Соловец взлетел на подоконник и глянул наконец вниз — туда, где смешались в яростной драке немцы и наши бойцы — пограничники, судя по их зеленым фуражкам и петлицам. Дрались страшно: с хрустом, с выдавливанием глаз и разрыванием ртов. От этого зрелища Соловцу снова стало не по себе.

Так бы и стоял он, скрючившись, на подоконнике — маленький, похожий на подростка морячок, — не в силах уже ни спрятаться, ни прыгнуть вниз, как внезапно его блуждающий над схваткой взгляд натолкнулся на одного из пограничников. Последний яростно изгибался и сучил ногами в испачканных известкой сапогах под огромным немцем, душившим его своим автоматом. Фуражка с зеленым верхом откатилась в сторону, и Костя увидел покрасневший от напряжения лоб, ежик смоляных волос и побелевшие в костяшках тонкие пальцы рук, мертвой хваткой вцепившиеся в автомат врага… «Сейчас его задушат!» — каким-то непонятным звериным чутьем, что всегда проявляется у человека в критической ситуации, вдруг понял Костя и сразу же позабыл о всех своих страхах. С отчаянным криком «полундра!», не видя более ничего, кроме каски со свастикой и туго обтянутой серой тканью спины с темным клином пота промеж лопаток, морячок сиганул вниз. Он приземлился, куда и целил — прямо на автоматчика — и, не дав тому опомниться, с размаху обрушил на его голову чугунный канделябр.

В этот самый момент немцы не выдержали, захлебнулись русской яростью и побежали прочь, бросая оружие и что-то громко и отчаянно крича…

Из глаз Маши текли слезы, но она не чувствовала их. На душе было пусто, словно вырвали, выскребли из нее все светлое и оставили лишь тоску и боль.

Маша без сил опустилась на крыльцо и, кутаясь в пуховый платок, который в момент обыска только и успела набросить на плечи поверх ночной рубашки, некоторое время неотрывно смотрела на темнеющий за селом лес. Где-то там, в его наполненных мраком глубинах, бежала к Бресту дорога. По ней сейчас все дальше и дальше увозили Сергея угрюмые люди в фуражках с красными околышами.

Вой Каррубо вывел Машу из оцепенения.

— Ну что ты воешь? Сейчас всех соседей перебудишь! — сказала она ему с укоризной, хотя знала наверняка: соседи не спят и назавтра даже глухой пастух Сашка будет знать об аресте мужа.

В дом возвращаться не хотелось: там все сейчас казалось ей оскверненным чужими руками. Маша спустила с цепи пса и снова вернулась на крыльцо. Благодарный Каррубо, виляя тощим хвостом, затрусил следом. Лизнув руку хозяйке, он тяжело плюхнулся около ее ног и со вздохом опустил на лапы свою большую остроухую голову.

— Каррубушка, хороший ты мой! Одни мы с тобой остались. — Маша грустно улыбнулась и потрепала пса по холке. — Совсем одни…

Голос ее осекся, на глаза снова навернулись слезы. Прислонившись спиной к перильцам, она смотрела на лес, на небо, пока незаметно для себя не впала даже не в сон, а в какое-то полузабытье.