Брестский квартет - Владимир Порутчиков

Осторожно ступая по готовому в любой момент обрушиться полу, Брестский подобрался к девочке и протянул к ней руки.

— Ну давай, малбя, иди ко мне…

Но «малбя», мертвой хваткой вцепившись в бортик кровати, словно не слышала и не видела его, и все рвала в тихом крике-хрипе свой рот.

Пришлось Диме самому отцеплять ее от кровати и брать на руки. Только тогда, почувствовав тепло его тела, девочка словно очнулась и обхватила Брестского за шею. «Ничего, маленькая… Видишь, как нам с тобой подфартило… Не боись…» — как мог нежно шептал он ей в закрытое золотистыми локонами ушко.

Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, хотя в районе крепости все еще слышался непрекращающийся гул. Когда Дима, осторожно ступая своими лакированными, правда, уже изрядно запыленными и поцарапанными в нескольких местах штиблетами, вышел из подъезда, стало светать. Улица казалась безлюдной. «Что ж с тобой теперь делать-то? Искать родственников или пока нести к своей марухе[1]? — подумал он, косясь на прижавшуюся к нему и щекотно сопящую в ухо малышку. — Нет, к ней, пожалуй, не стоит. И спросить-то, б…дь, не у кого!» Растерянно озираясь по сторонам, он не таясь пошел по улице, еще без определенной цели, лихорадочно соображая, что предпринять, пока вдруг не решил отнести девочку к своей матери. Пожалуй, лучшего места для малышки ему сегодня было не найти. Мать Димы жила в другом конце города, в Адамково.

Девочка то спала у него на плече тревожным дерганым сном, то плакала и звала маму.

— Погоди, маленькая. Сейчас все кончится, и тогда будем искать твою мамашу, — как мог успокаивал ее Дима.

Малышка испуганно смотрела на Брестского большими карими глазами и ненадолго замолкала…

Только в седьмом часу утра, пережидая бесконечные обстрелы и обходя завалы, Дима достиг своей цели. Ему оставалось лишь повернуть за угол большого кирпичного дома, в полуподвале которого располагалась знаменитая на весь район сапожная мастерская Арутюнянов, и вот он — мамин дом…

Какой-то сильно запыхавшийся мужчина в черной тужурке вдруг выскочил ему навстречу.

— Туда нельзя! Вернитесь! Там… — закричал он, пытаясь удержать Брестского. Но тот, ловко увернувшись и пробурчав что-то нечленораздельное и угрожающее, уже заворачивал за угол, ожидая увидеть на противоположной стороне улицы деревянный, знакомый до последнего бревнышка двухэтажный дом.

Завернул и тут же замер, потрясенный. Его словно хлестнули по глазам: дома не было. От неожиданности Дима даже зажмурился и с шумом выдохнул воздух… Дома не было! Дом, в котором прошло его лихое дворовое детство и куда он первым делом спешил после очередной отсидки; дом, в котором жила его старенькая, но еще очень бодрая мама, его дворовые друзья и одноногий точильщик ножей дядя Яша, вдруг превратился в груду изломанных взрывом бревен и щебня…

Мимо Диминого уха что-то просвистело и, ударившись о стену, взорвалось небольшим красноватым облачком. С другого конца улицы на Брестского стремительно надвигались танки, издали напоминающие больших бронированных жуков, а рядом с ними густо теснились серые, кажущиеся одинаковыми фигурки в тазоподобных касках… «Немцы!» — догадался вор, и в тот же миг чья-то рука, словно клещами, схватила его под локоть и дернула за угол.

— Вы, папаша, с ума что ли сошли? Да еще с ребенком… Бежать надо, пока не поздно. Бежать!

— Там мамин дом… Был, — отозвался эхом Брестский и почувствовал, как слабеют ноги. Его взгляд в этот момент был пуст и неподвижен.

Звонкая затрещина привела Диму в чувство. Прямо перед собой он вдруг увидел чуть прищуренные и внимательные глаза: васильковые со стальным отливом. Спокойный до неприличия голос отчеканил:

— Отставить сопли, папаша! Спасайте ребенка. Быс-стро!

Последний довод показался Брестскому убедительным, и он, прижав покрепче девочку, бросился прочь от нарастающего, накатывающегося из-за угла гусеничного грохота. За Димой, прикрывая его со спины, побежал и незнакомец.

Некоторое время они молча неслись по улицам, обгоняя таких же спешащих куда-то с тюками и чемоданами, мимо почерневших от горя и заходящихся плачем людей, вдруг в одночасье объединенных одной большой бедой, пока Дима наконец не припал к стене какого-то дома и не выдохнул жарко:

— Все, не могу больше, господин хороший! Спекся. Да и куда бежать-то?..

Незнакомец на мгновение задумался.

— Есть идея. В городе, я думаю, оставаться нельзя. Опасно. Я с женой живу за городом, в N… Считаю, нам надо пробираться туда. Ребенку там будет безопаснее. Переждете некоторое время, а дальше будет видно…

Сломленный горем Дима был согласен на все.

Мимо, в ту сторону, откуда они только что прибежали, спешным маршем шла колонна солдат под командованием молоденького лейтенанта. Последние в колонне тащили несколько станковых пулеметов и ящики с патронами.

— А может, все еще обойдется? «Броня крепка и танки наши быстры», а товарищ? — с надеждой в голосе спросил Дима, но незнакомец молчал, провожая взглядом уходящих в бой солдат.

— Не обойдется, — вдруг зло сказал он. — Бить их надо, гадов! Бить! Всем народом. Иначе никак…

Что творилось в душе лейтенанта Чибисова в то июньское утро, кроме него самого, известно было, пожалуй, только Господу Богу, в которого Чибисов, конечно же, не верил. А если бы верил, то обратился бы к нему со страстной молитвой о спасении молодой жены своей, волею судеб оказавшейся в самой гуще страшных событий, о которых большинство из нас сегодня имеет самое смутное представление.

Мысль о том, что жена находится в каких-то пятистах метрах от него, а он ничем не может помочь ей, сводила с ума. Судорожно искал Чибисов выход из сложившейся ситуации. И ничего лучшего не приходило ему в голову, кроме как на свой страх и риск пробраться к зданию офицерского общежития. Пожалуй, он бы даже решился на это, наплевав на непрекращающийся обстрел и возможные последствия своего поступка, но неумолимая воля войны, с легкостью перемалывающая людские судьбы, не дала Чибисову осуществить свой замысел.

Случилось так, что к пяти часам утра он остался единственным старшим по званию, и жизни четырехсот с лишним людей, из которых около сотни были ранены, оказались у него в руках.

В первые же минуты обстрела батальон потерял почти половину состава. Погиб комиссар, а командир батальона, раненный в живот осколком, уже полчаса не приходил в сознание. Сразу же прервалась связь с городом и соседними соединениями, расквартированными в крепости. Несколько бойцов, посланных для выяснения обстановки, назад не вернулись. С острова Пограничный, в краткие одно-, двухминутные промежутки между обстрелами, долетали звуки ружейной и автоматной стрельбы. А на казарму, в подвалах которой укрывался батальон, все сыпались снаряды и бомбы, круша добротную дореволюционную кладку и вздымая на батальонном плацу огромные земляные столбы. Стальные клочья выточенных на германских заводах болванок, казалось, резали и сам дрожащий от огня и жара воздух…